Авангард и психотехника - Маргарета Фёрингер

кровопускания можно рассматривать как применение этих ритуалов в лечебных целях. При любых физических и психических болезнях – начиная с воспаления легких и ревматизма вплоть до плохого настроения – пациенту пускали кровь. Потеря крови непосредственно связывалась с ослаблением определенных симптомов и потому должна была привести к улучшению самочувствия благодаря самостоятельному восстановлению организмом потерянного объема крови[564]. Несмотря на отсутствие медицинского подтверждения, этот народный метод лечения вошел в гуморальную медицину Гиппократа и, позднее, Галена, которая исходит из того, что самочувствие человека определяется четырьмя телесными соками – кровь, желтая желчь, черная желчь и слизь, – равновесие которых нарушается в случае болезни и должно быть восстановлено при помощи удаления части жидкости из организма[565]. К идее кровопускания, основанной на принципе удаления и замены части крови, гуморальная теория сделала одно важнейшее добавление: представление о том, что внутри тела должно царить равновесие. Эта же идея лежала и в основе обменного переливания крови Богданова.

Первое, хотя и не вполне достоверно сохраненное историей, переливание крови от человека человеку состоялось в 1492 году и должно было продлить жизнь папы Иннокентия VIII. Три десятилетних мальчика стали донорами крови для умирающего понтифика, но вместо того, чтобы помолодеть, как ожидали врачи, папа умер, а вместе с ним и все три мальчика[566]. В этом эксперименте с переливанием крови мало что осталось от евхаристии, акта символического испития крови Христовой, необходимого условия единения божественной и человеческой природы, а вследствие этого и жизни вечной[567]. Папа Иннокентий уже понимал, что для омоложения своего организма ему нужно получить не символическую кровь, а освежить свою старую «реальную» кровь такой же «реальной» молодой, и сделать это можно только «материальным» способом. Ветхозаветная библейская традиция принимала убеждение, что «душа всякого тела есть кровь его» (Лев. 17: 14), перенося тем самым в христианское мировоззрение элементы греческой мифологии, приписывавшей крови магическую силу и считавшей ее священным местом помещения самой жизни, требующим самого бережного отношения[568]. Однако открытия в анатомии вдохновляли на все новые и все более материалистические варианты интерпретации старой традиции, в которых священные качества крови теряли все свое значение и, таким образом, кровь очень скоро утратила христианскую символику и стала медицинской реальностью.

Открытие в 1628 году Уильямом Гарвеем кровообращения дало толчок целой серии экспериментов по переливанию крови. Если до этого предполагали, что кровь движется во все стороны и распределяется в организме через поры, то Гарвей доказал ее однонаправленную циркуляцию внутри замкнутой системы[569]. За этим открытием последовали как попытки переливания крови между животными, так и эксперименты с различного рода инъекциями человеку, – во время которых обнаружилось, что кровь можно не только брать, но в нее можно и вводить различные вещества вроде опиума. И тот и другой вид экспериментальной деятельности обнаружил у испытуемых не только физиологические, но и психологические последствия совершенных над ними манипуляций. Так, в 1666 году в Англии было проведено переливание крови между охотничьей и комнатной собаками, при этом у маленькой, ради того чтобы влить ей потом кровь через прямое соединение с веной охотничьей собаки, забрали столько крови, что под конец этой донорской операции собачка уже почти перестала скулить. Когда же по окончании эксперимента комнатная собачка очнулась, оказалось, что вместе с кровью она переняла у охотничьей собаки и свойственную последней манеру поведения. Подобные наблюдения, разумеется, способствовали утверждению восходящих к витализму представлений об одухотворенности различных частей тела. Что, в свою очередь, порождало вопросы: могут ли передаваться с кровью свойства характера, врожденный талант или приобретенные способности, настроения и мысли?[570]

Следующий важный шаг предпринял лейб-медик Людовика XIV Жан-Батист Дени, изучавший возможность переливания крови и передачи свойств между животными и людьми. В 1667 году он перелил кровь теленка душевнобольному Антуану Моруа в надежде, что она «по причине своей свежести и кротости животного может остудить жар и бурление в крови пациента»[571]. После двух переливаний Моруа был близок к смерти, но казалось, что он все-таки освободился от негативных симптомов: вместо обычного для него состояния ярости, агрессивности и полной неадекватности поведения он вдруг продемонстрировал никогда не свойственную ему ясность мышления и мягкость нрава. Дени провозгласил себя первооткрывателем метода переливания крови, что спровоцировало повсеместное появление его конкурентов: прежде всего, Лондонское королевское общество пыталось оспорить право считаться первооткрывателем метода переливания крови. Этот спор разрешился сам собой после того, как побитая жена Моруа вместе с ним снова объявилась у Дени и умоляла его снова провести переливание крови, поскольку ее муж утратил все приобретенные им в результате эксперимента хорошие качества. После некоторых колебаний врач сдался, но когда он в третий раз пытался перелить больному кровь ягненка, пациент умер от слабости. Противники Дени праздновали победу, и судебный иск вдовы Моруа, вменявшей врачу преступную халатность, также не заставил себя долго ждать. В суде была установлена истинная причина смерти Моруа: он был отравлен мышьяком собственной женой, а Дени был полностью невиновен. Но это не произвело впечатления на парижских медиков, продолжавших возмущаться по поводу инцидента до тех пор, пока суд не постановил, что в будущем переливание крови человеку может проводиться только с разрешения медицинского факультета. Вскоре и в Великобритании переливание крови стало возможно только при наличии официального разрешения. После двух неудачных попыток переливания крови папа римский, в конце концов, запретил эти хотя и многообещающие, но сложные эксперименты на территории почти всей Европы, что более чем на двести лет перенесло разработку переливания крови исключительно в теоретическую плоскость[572].

Только в начале XIX века исследовательская практика двинулась дальше, когда британский врач-акушер Джеймс Бланделл озаботился высокой смертностью рожениц от потери крови. В отсутствие информации о существовании групп крови большинство его переливаний оказались неудачными, но они способствовали осознанию двух важных принципов, которые не утеряли своей ценности и для Богданова: Бланделл использовал для переливания крови людям только человеческую кровь и изучал передачу самого материала, а не определенных характерных черт[573]. Понадобилось еще полных сто лет слепого экспериментирования, пока открытие в начале XX века групп крови не придало этим исследованиям систематичность и не навело Богданова на мысль, что теперь «многие мечты далекого прошлого воскресают в нашу эпоху», в особенности «мечта о жизненном эликсире». В том, что касалось радикальности опытов Богданова, его склонности к рискованным экспериментам на людях, а также широты спектра терапевтических применений, которые он предрекал для своего метода, этот дерзкий экспериментатор вовсе не представлял собой какого-то исключительного случая. Как раз наоборот, Богданов внимательно и критически изучил опыт предшествующих попыток переливания, связанных с именами папы Иннокентия VIII, Гарвея, Бланделла и Ландштейнера, – и считал себя их преемником, понимая, что у его предшественников «не было техники, необходимой для таких опытов, и не было знаний…»[574]. Таким образом, Богданов и изобретенные им приспособления, с одной стороны, принадлежали к традиции отважных медиков, которые разрабатывали методы переливания крови по собственной инициативе, а не в рамках терапевтической рутины. С другой стороны, он был в более выгодном положении, чем они, так как он уже располагал знанием и техникой. О том, что это было за знание, мы можем узнать из его описания собственной области научных интересов: Богданов рассматривал переливание крови, с одной стороны, как результат критического анализа новейших достижений медицинской науки, а с другой стороны – как практическое