Слушай, Германия! Радиообращения, 1940–1945 гг. - Томас Манн

благодаря объявленной тотальной мобилизации обеспечена окончательная победа над вражеским миром иудео-плуто-коммунизмократии. Вот и все. Кое-что по конкретным фактам можно было бы, конечно, и возразить, — в частности, что касается сравнительно небольших немецких потерь, в связи с которыми наш друг назвал цифру безусловно небольшую в сравнении с реальностью. Но возражать было бы лишним. Явственное ощущение, что и без того никто уже не слушает этого человека, освобождает от обязанности возражать ему, — и разве усталая краткость, механическая вялость его речи не указывают на то, что он и сам разделяет это ощущение со всеми нами? Его состояние, видимо, следует расценивать как острое разочарование, глубокую досаду — не только на несостоятельность его интуиций насчет России, и, кроме того, что теперь снова должны вступить в дело с позором смещенные им генералы, чтобы спасать то, что еще можно спасти. Его подавленность вызвана осознанием того, что он проиграл, что его бросают, что даже его квислинги за рубежом, делавшие на него ставку, теперь отступятся от него, безнадежного, так же как тайные предатели внутри страны, и что бы он теперь ни говорил, это лишено значения, лишено даже звучания, как если бы произносилось в безвоздушном пространстве. Война может быть еще долгой и тяжелой, но мир уже обогнал Гитлера и его войну, и он это знает. Слова, которые имеют звучание и к которым прислушиваются, потому что они готовят послевоенный мир, раздаются из Англии, из России, из Америки и Китая. И как бы этот мир ни выглядел, Гитлер и его режим в этих проектах во внимание не принимается; то же, что о них еще пытается сказать, никого не волнует.

Это великое облегчение — поскольку большим позором было для человечества, что ему приходилось годами прислушиваться к этому жалкому интеллекту, к этому душевному убожеству. Я просматривал старый журнал из той мучительной эпохи, когда режим непостижимым образом стал укрепляться в Германии. Там рассказывается о партийном съезде 1934 года, на котором Гитлер в одиночку произнес двенадцать речей, в том числе одну, которую тогда назвали его «великой речью о культуре». Что ж, война ужасна, но надо признать, что у нее по крайней мере есть одно преимущество — она удерживает Гитлера от того, чтобы произносить речи о культуре. Опьяненность властью приводила тогда к тому, что нам предлагалось дословно следующее: «Еще двадцать лет назад художественное изображение быстроты тела было связано с конструкцией острием вперед и утолщением назад. Через двадцать лет, считая с сегодняшнего дня, чувство прекрасного настоятельно будет находить перевернутую форму капли идентичной представлению о скорости. Поэтому художник в своем сокровенном постижении подобных природных закономерностей постоянно опережает как науку, так и вообще человечество. Перед ним стоит обязанность нацеливать данные им Богом ощущение и понимание устремленного в будущее человечества в направлении вперед, а не вести их назад…» Кавычки закрываются! И вот к такой чепухе мир вынужден был тогда прислушиваться с определенным почтением. Возможно, он посмеивался как в Германии, так и заграницей, думая при этом: что ж, можно, наверное, высказываться в эстетических вопросах довольно глупо, но при этом быть большим государственным мужем. Бедный мир, тешивший себя иллюзиями! Он забыл о том, что личность — тотальное целое. Он не послушался своего предчувствия, сообразно которому ему и следовало бы действовать, — предчувствия, что политика этого индивидуума будет точно такой же чушью, как и его культурфилософия, осуществляемой, к сожалению, не просто на словах, а живой плотью и кровью народов.

Слава богу, простофиля больше не вещает об эстетике капли[42], а только о плутобольшевизме, да и то лишь унылые пятнадцать минут. А вот национал-социализм так же, как и в его представлениях о большой скорости тела, падает — толстым концом вниз, — чтобы рассыпаться в пыль и сгинуть.

25 апреля 1943

Немецкие слушатели!

Сегодня я хочу рассказать об одной книге, которая должна выйти этой осенью и которую вы тоже однажды прочтете — только несколько позже, чем в тех странах, где могут читать что хотят. Это всего лишь сборник рассказов, но совершенно особенный. На него живой спрос в мире, им уже занялись издатели книг на пяти языках, переводчики трудятся, им заинтересовалась киноиндустрия. На английском он выйдет в издательстве Simon & Schuster в Нью-Йорке и Лондоне, на французском — в Канаде, на испанском — в Южной Америке, на шведском — в Стокгольме. Там же появится и немецкое издание. Это собрание новелл — не одного автора, а десяти, включая такие имена как Сигрид Унсет, Жюль Ромен, Франц Верфель, англичанка Ребекка Уэст и американец Бромфилд. Но тема у него только одна, и притом чрезвычайно актуальная — это десять заповедей. В вольных, но привязанных к событиям нашей эпохи вариациях эти авторы импровизируют в книге на тему заповедей, которые в глубокой древности были даны человечеству как его главный нравственный закон. Вернее, они рассматривают, пункт за пунктом, кощунственное осквернение этой конституции человеческой порядочности, совершаемое сегодня силами, против которых мир, все еще приверженный религии и гуманизму, после долгих колебаний поднял оружие. Иными словами, это книга о войне и о том, что она собой являет. Отсюда и интерес к ней.

Тот, кто выступает перед вами, написал первую часть книги, введение. Это тоже новелла, но ее действие разворачивается не в наши дни, как в других рассказах, а в глубокой древности. Это история Моисея, сына Авраамова — реалистично описанная история человека, который получил декалог, краткий нравственный закон человечности, и принес его людям с горы Хорив, она же Синай. Поскольку слова, с которыми он передавал скрижали закона своему народу, вполне укладываются в рамки моих посланий вам, немецкие слушатели, пусть они прозвучат для вас — раньше, чем для читателей, которые прежде вас возьмут в руки этот сборник новелл.

«В камне горы, — сказал Моисей, — запечатлел я алфавит человеческого поведения, но еще в плоти и крови твоей, Израиль, да будет он запечатлен, чтобы всякий, кто нарушит хоть единое слово из десяти заповедей, втайне ужаснулся перед самим собою и перед Богом, и сердце его да застынет от страха, ибо он преступил границы Божии. Я знаю и Бог знает заранее, что заповеди его не будут соблюдаться и против речений его будут погрешать всегда и повсюду. Но, по крайней мере, да заледенеет сердце у всякого, кто станет их нарушать, ибо не на скрижалях только — в плоти и крови его они начертаны, и он знает: речения Бога сохраняют свою силу.

Но проклятие тому человеку, который встанет среди вас