Просроченный долг - Йожеф Лендел

— Но уж этого даже не говори.

— А ведь это правда. Я ни за кого не отвечаю, разве что за себя самого.

— Так не бывает.

— Ну, конечно, не совсем так. Потому кто не боится смерти, может бояться зубной боли.

— Не боишься смерти?

Чужак ответил лишь взглядом.

— Но жить-то хочешь! Даже и не говори, что не хочешь.

— Зачем говорить?! Если б не хотел… веревка есть, деревья есть, — и он улыбнулся. — Нам вдвоем совсем неплохо живется, а если кому вредим, то только деревьям.

— Я бы не отказался, если бы у нас за душой было бы побольше поросячьих смертей, — кончил разговор Мишка и отправился запрягать.

Прежде чем отправиться в дорогу, он высыпал на стол всю махорку из кисета.

— До завтра. — Потом взял махорки на две закрутки. — Пока до дома доеду.

Так они жили уже пятую неделю. По субботам Мишка отправлялся в путь прямо с утра. К телеге всегда был привязан большой ящик, полный угля. С тех пор, как кучи горели и по субботним ночам, угля стало больше.

На обратном пути Мишка привозил хлеб, картошку, еще огурцы, простоквашу, масло, лук. Жена уже не ругала его: раз угля стало больше, больше будет и заработок.

Когда по средам приезжала телега за углем, нужно было привозить только хлеб и свежее молоко. Если возчик забывал об этом в первую ездку, то к вечеру привозил обязательно. Потому что ему нужно было приезжать дважды: теперь углежоги каждую неделю давали кузнецам по три телеги угля. Это самое малое. Иногда даже на четверг оставалось еще на телегу. Рассчитывали, что если и дальше так пойдет, то угля и на зиму останется вдоволь.

При пилке бревен они еще иногда переругивались, но, когда грузили, по-прежнему старались опередить друг друга.

Как бы это сказать? Они сдружились? Это мало. Полюбили друг друга? Это, может, слишком. Сами они заметили только, что после того, как они управлялись с работой-обязаловкой, у них появилась охота вместе сделать что-нибудь полезное. Они принялись ремонтировать дом, в котором жили.

Еще при заготовке дров присмотрели подходящее дерево. Уже по расположению веток было видно, что его можно ровно распилить. Тогда только они решили, что починят крышу. Но сначала сделали на дереве затес и проверили, как снимается с него стружка. Только после они взялись за пилу — не любили пилить понапрасну. Чтобы уголь жечь, они выбирали поваленные или высохшие деревья. Их и пилить легче, и для угля больше подходят.

И, наконец, они принялись за прямое, почти без сучьев дерево. Повалили, распилили и сразу же на месте раскололи на плахи. Двухметровые, как положено. Трудились целый день не покладая рук и привезли к дому целую телегу плах. Мишка не удержался, чтобы не растолковать самому себе:

— Хватит подставлять ведра всякие под дырявую крышу, чтобы потом все же промокнуть.

Уголь они жгли без устали и беспрерывно, но и время, чтобы поправить крышу, тоже нашли на этой шестой неделе, когда начался уже летний зной.

Мишка как раз вел лошадь под уздцы к дому, после обеда они хотели запрягать.

А чужак был еще на крыше, прибивал свежую, пахнущую смолой дранку. Оттуда он увидел, что по тропинке со стороны деревни приближается человек.

— К нам гость, — крикнул он Мишке, который ставил лошадь в оглобли.

— Кого нелегкая принесла?

— Мне откуда знать? Ружье у него за плечами, с бородой.

— Одежда какая?

— Да никакая. Как у всех.

— А шапка?

— Если посмотрю, лисья. Как голова не сварится в такую жару!

— Лисья? Тогда это Евсей, лесник. Наверняка заглянет к нам, хотя бы чтоб показать: мол, я лес обхожу. Слезай с крыши.

Андрей спустился по стремянке и вошел в дом.

Мишка привязал лошадь к телеге и вместо того, чтобы запрягать, остался на крыльце. Присел на верхнюю ступеньку и стал скручивать цигарку. Когда и он увидел, что по дороге в самом деле идет лесник, он сначала сделал вид, что ничего не знает. Потом громким голосом, будто спящего будил, закричал:

— Андрей! Эй, Андрей! Быстро к чертям вываливай картошку. Слышь! Тетерка на обед будет. Слышь, Андрей!

Чужак вышел на порог.

Однако Евсей будто бы и не слышал крика. В своей обувке из мягкой кожи он бесшумно подошел к крыльцу, остановился и только тогда поздоровался:

— Бог в помощь!

— И вам того же, — ответил Мишка и подмигнул товарищу.

— Здравствуйте, — сказал тот серьезно, безразлично и посмотрел на пришедшего.

На плече у Евсея на новом желтом ремне висело охотничье ружье. Самому ружью было аж лет сто, допотопное, заряжалось с дула. Приклад ружья был обмотан медной проволокой. Другой желтый ремень был протянут наискось через грудь Евсея, на нем были пряжки и кольца. На одной пряжке висел мешочек для дроби, к колечку веревочкой был привязан пузырек. Должно быть, от каких-то духов, а сейчас в нем был зелено-желтый порошок. На остальных пряжках и колечках ничего не висело.

Евсей снял меховую шапку, ладонью вытер лоб. Волосы у него были седые, борода белая, но в ней было много еще рыжих волосков. По этому, а еще больше по красному цвету лица, полоскам белой кожи в складках морщин, ярко-красным узким губам и веснушкам на руке, просунутой в ружейный ремень, было видно, что когда-то он был рыжим. Глаза голубые, как летнее небо и, одновременно, как выцветший ситец. Нос узкий. Теперь, к старости, будто принюхивающийся. Может, когда-то и нос и глаза нравились женскому полу.

— Можно у вас передохнуть? — чинно спросил лесник по всем правилам таежного этикета.

На это Мишка должен был ответить: «Будь как дома». Но он ответил другим шутливым приветствием.

— Поесть принес — гостем будешь! А коли выпить — хозяином. — Это было не обидно, хотя и не по правилам.

Евсей кивнул и присел на лежащее у крыльца бревно. Как раз на то, что накануне привезли про запас, вдруг понадобится для обшивки крыши. Мишка спустился с крыльца и встал рядом с Евсеем. Ждал, о чем же тот спросит, заранее ломая голову над каким-нибудь шутливым ответом. И тут примчалась собака Евсея. Она тяжело дышала, видно, гналась за дичью и, очевидно, зря.

— Найда, ко мне! — Евсей указал место перед собою.

Собака села в точности на указанное место — перед хозяином — и вопрошающим взглядом следила за двумя мужчинами, с которыми тот говорил. Это была крупная каштановая сука, похоже, помесь легавой с овчаркой. Задрав нос кверху, она обнюхивала незнакомых людей. Очевидно, ее беспокоило, что те еще стоят