Последняя капля слезы - Габдулла Мухамедгарифович Тукай

простёрся этим вечером опять.

Поднялось, кипя, и встало море общности со дна,

Поглотило сушу, земли, прекратились времена.

Всё исчезло, вид и образ – всё являло только мысль,

Преклонился пред Аллахом космос, обращённый в смысл.

Зрел тогда пророк Аллаха и творил ему сажду[40],

То была мечеть мечетей, воплотившая мечту.

Было очень чисто-чисто, клали ангелы поклон,

Все пророки были вместе: Моисей, Иисус и он.

Всё случилось. Не заметил дел божественных следы

Ни один мункир[41] на свете под покровом темноты.

Взмах ресниц – мгновенья ока в это время не прошло,

Как на Мекку опустилось вновь обычное тепло.

Это не было мечтаньем, бредом, выдумкой иль сном,

Но таинственною явью и божественным судом.

Меж двух друзей

– Что слышно, расскажи какую-нибудь весть!

Мой друг, от любопытства я сгораю весь.

– Не донимай, я занят, весь в делах:

Нет времени болтать о разных пустяках!

– Ну не упрямься, новостями поделись;

На друга лучшего, пожалуйста, не злись!

– Да ты, мой друг, глупей, чем был вчера;

О чём тут говорить – ведь эта весть стара!

После страданий

(По Майкову)

Счастлив я, что предо мною жизнь, как бурная река,

После бурь и потрясений снова входит в берега.

Словно горе, уступая место будущему: «Будь!»,

К пробуждению и свету открывает жизни путь.

Так, с лучами солнца город пробуждённый – издали

Виден, как пришёл в движенье с первым проблеском зари.

Дорожу спокойным счастьем, радость в сердце берегу

И стараюсь насладиться прошлой мукой, как могу.

Не страдания ли были счастья этого ключом?

К достиженью высшей цели не по мукам ли идём?

Голос горького опыта

Привяжусь душой к товарищу подчас,

Не таюсь я, коль слеза бежит из глаз,

С ним делюсь печалью-горем каждый миг,

Что имею и чего я не достиг.

До чего же задушевен этот друг!

Как внимает, понимает каждый звук!

Загляну ему в глаза, а мне в ответ

На лице его зажжётся чистый свет.

Вдруг мне голос из сердечной глубины

Говорит: «Не верь, на свете все лгуны!

Видишь – внешность симпатична, ну и что ж?

Ты напрасно ей значенье придаёшь!

Он с лица и очень жалостлив, и мил,

Но не видно, что в душе он затаил.

Не пленись его сияющим лицом,

Разберись по-настоящему во всём.

Ты поверил другу, чистая душа,

Скорбь сердечную открыть ему спеша,

То твоё лишь сердце, сбросив бремя бед,

Излучает, незапятнанное, свет.

Светом тем лицо товарища зажглось,

Ярким отблеском души твоей и слёз.

Он же чёрен, как и прежде, и теперь

Без любви, без человечности, поверь!»

Тут, совсем не понимая ничего:

«Что за голос? – вопрошаю я его. –

Голос, голос, молви, чем же ты, родной,

Будешь – ангелом, а может, сатаной?»

Голос: «Брось ты гнев и ропот! – говорит. –

Это просто горький опыт говорит».

Летом

Жарко. Душно. Зной мертвящий. Мочи нет. Нельзя терпеть.

Воздух замер, и деревья перестали шелестеть.

Всюду засуха. Мелеют воды речек и озёр.

Чахнут все цветы и травы, полевой завял ковёр.

Под листвою порыжелой дети прячутся в тени,

Там прохлады не находят – в пруд бросаются они.

Словно рыбки, там ныряют дети с самого утра,

Только вечером на берег вылезает детвора.

Вдруг лица едва коснулись, словно лёгкие шелка,

Благодатная прохлада, дуновенье ветерка.

Там за ближним лесом небо блещет молнии огнём,

Приближаются раскаты, всё слышней рокочет гром.

Иногда

Подчас свободен дух от размышлений,

Все мысли улетят, как пух весенний,

Моей души сокровища святые

На время отойдут в места родные.

Душа, пустея, отдых получает,

Пытливый взор ничто не излучает…

Тогда со всех сторон упрёки слышишь:

«Ты почему же ничего не пишешь?»

Я на вопросы эти не в обиде:

«Нет времени свободного, поймите!»

На дне кармана вашего нередко

Не сыщется и медная монетка,

Ведь скажете: «Нет мелочи, как будто…»

Я ж говорю: «Свободной нет минуты!»

Вступающим в жизнь

Я знаю, дети, как тоска вас на занятиях томит,

Как бремя школьного труда вас, без сомненья, тяготит.

Бывало, так и я скучал в далёком детстве, вздох тая,

И в поиске иных дорог металась тщетно мысль моя.

Прошли «тяжёлые» года. И вот мечта моя сбылась:

Я повзрослел, и школьный мир вдруг надо мной утратил власть.

Открылись вольному пути, подумал я, во вкус входя, –

Вот радость! Жизнь передо мной, и с ней теперь натешусь я.

О, как я буду петь, играть, смеяться и шутить с судьбой,

Долг за «неволю» школьных лет, поверьте мне, верну с лихвой!

Пошёл я жизненным путём: мне все преграды нипочём!

Но ни свободы, ни утех не вижу на пути своём.

Я не могу идти! Увы,