Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

Круговорот воды, что поднимается из моря в газообразном состоянии, а затем возвращается на землю в виде дождя, тоже становится сказкой: нравственной аллегорией, в которой вознесение воды объясняется ее «шальной мыслью добраться до самого неба»[263], но затем она была «изгнана оттуда», после чего «жаждущая земля поглотила дождь до единой капли. И воде еще долго пришлось отбывать наказание в почве»[264]. Величайшим примером неблагодарности является бумага, которая жалуется, что чернила ее всю испачкали, не сознавая, что именно записанное на ней «послание разума»[265] станет причиной этот листок сохранить. Иногда текст басни очень короткий: единственная повествовательная реплика, предвосхищающая, однако, более развернутые рассуждения, например, сравнение природы и искусства: «Басни / Художник спорит и состязается с природой. / Нож, оружие случайное, лишает человека ногтей, оружия естественного. / Зеркало очень чванилось, ибо в нем, сзади, отражалась царица; когда же та ушла, то осталось зеркало ни с чем»[266].

В последующие годы Леонардо соберет чистовые варианты этих басен на нескольких листах Атлантического кодекса, возможно с целью составить из них цельную антологию. Глубже станет проработка стиля длинных, демонстрирующих определенные литературные и риторические амбиции текстов, вроде истории об иве, попросившей сороку посадить у ее корней тыквенное семечко: в итоге выросшая тыква оплетает ветви дерева, лишая их жизненных соков[267]. Наконец, снова возникает символический образ «нарядного мотылька», которого тяга к «разложению» и смерти, заложенная в каждом из нас, неумолимо влечет навстречу мерцающему во тьме пламени[268].

8

Белый горностай

Милан, 1488 год

На «макулатурных» листах с Фабрики часто встречаются зарисовки праздничных украшений, относящиеся к концу 1480-х.

И это неудивительно: среди первых задач, порученных Леонардо при дворе Сфорца, была как раз организация праздников и театральных представлений, то есть подготовка, с точки зрения художественной и архитектурной, размещения праздничных декораций – как под открытым небом, в городском пространстве улиц и площадей, так и под крышей, во дворах и залах замка Сфорцеско или дворцов вельмож.

А что может быть лучшим поводом для праздника, чем свадьба миланского герцога Джана Галеаццо Сфорца с Изабеллой Арагонской, дочерью герцога Калабрийского Альфонсо и Ипполиты Марии Сфорца? Таким образом, король Неаполя Фердинанд I и Франческо Сфорца приходятся невесте дедами, Лодовико Моро, брат Ипполиты, – дядей, а сам жених – двоюродным братом. Несмотря на вооруженные конфликты и взаимные предательства, все эти государи эпохи Возрождения – родственники.

Для Моро свадьба – политический жест огромного значения, способ, не ослабляя контроля над племянником, сблизиться с Неаполитанским королевством. Соглашения с королем Фердинандом удалось достичь в августе 1488 года, а в числе его творцов – доверенный советник герцога, Пьетро ди Джованни да Галларате или Галлерани, в 1458 и 1479–1480 годах бывший послом Милана при неаполитанском дворе.

Там, в Неаполе, продолжают ткать дипломатическую ткань Сфорца его сыновья. Старшему, Филиппо, предстоит вместе с неаполитанским послом Симонетто Бельпратом доставить в Милан вожделенный дар короля: роскошную цепь рыцарского ордена Святого Михаила, известного как орден Горностая, пожалованную Моро еще в ноябре 1486 года.

А вот дочь Галлерани Бьянка, напротив, отправится в Неаполь, чтобы 25 июня 1489 года выйти замуж за камергера герцога Альфонсо, пизанца Раньери Гуаланди, от которого родит двоих детей, Альфонсо и Изабеллу – после преждевременной смерти отца им предстоит расти при арагонском дворе под опекой самого короля.

Известие о пожалованном ордене немедленно распространяется политической пропагандой Сфорца. Флорентийский поэт Беллинчони, с 1485 года также обосновавшийся в Милане и теперь отправленный с посольством Сфорца в Неаполь, превозносит герцога, обыгрывая контраст между его прозвищем («мавр») и белоснежным мехом горностая: «И Мавру италийскому дан белый горностай […] и в мехе горностаевом, хоть черно его имя»[269].

Абсолютно ему доверяя, Моро назначает Беллинчони постельничим Джана Галеаццо, по сути приставив шпионить за каждым шагом и помыслом племянника.

В стихах Бернардо, тем не менее, чаще славит не Моро, а самого юного герцога Миланского, привечающего при своем изысканном дворе музыкантов и певцов, гуманистов, врачей и архитекторов, среди которых впервые упоминается имя флорентийского художника, настолько выдающегося, что его считают новым Апеллесом: «Был из Флоренции сюда Апеллес привезен»; причем в заметке на полях указано даже имя: «Магистр Лионардо да Винчи»[270].

А в сонете, прославляющем четырех выдающихся деятелей двора Сфорца – медальера и ювелира Кристофоро Фоппу, известного как Карадоссо, гуманиста Джорджо Мерулу, уроженца Алессандрии, и оружейника Джаннино Альбергетти, – поэт заявляет, что «рисунка винчевского и его цветов / и новые, и древние страшатся»[271].

В общем, Леонардо наконец-то признан при дворе как живописец, а не только в качестве музыканта, инженера и устроителя празднеств. Как же это случилось? Вероятно, произошло нечто, радикально изменившее их отношения с Моро.

Уже в течение нескольких лет Лодовико влюблен в совсем юную девушку – дочь покойного аристократа Фацио Галлерани, опекуном которой он стал в 1481 году, когда Чечилии было всего восемь лет. И хотя в 1483 году он успел официально обручить ее с Джованни Стефано Висконти, в чем 9 июля 1485 года признавался в письме брату, кардиналу Асканио: «Хорошо, что я уже обручил ее недавно с молодым миланцем знатных кровей, настолько честным и благородным, что лучшего не стоит и желать»[272], – герцога охватила необузданная страсть.

Лодовико совсем потерял голову и, желая запечатлеть любимый образ прежде, чем его исказит неумолимое время, просит Леонардо написать портрет девушки, на тот момент едва пятнадцатилетней.

Мы можем только догадываться, как именно был сформулирован этот запрос – вероятно, первый настоящий герцогский заказ художнику. Возможно, увидев «Мадонну в скалах», Моро разглядел в лице улыбающегося ангела черты своей Чечилии и теперь поручает Леонардо создать ее портрет в той же позе, с тем же взглядом и той же двусмысленной улыбкой.

Рисовать Леонардо начинает с погрудных эскизов в различных позах[273]. В превосходных набросках девушки, поворотом головы напоминающей ангела в «Мадонне в скалах», между широко посаженными томными глазами которого и блуждающей улыбкой нетронутые области эффектно чередуются с идеально проработанной светотенью[274], он, похоже, главным образом пытается уловить движение, жизнь.

На другом рисунке, воссоздающем позу Джиневры де Бенчи, Леонардо тщательно прорабатывает положение ее (утраченных) рук[275]. Переход к полноценной картине происходит уже в так называемой «Даме с горностаем»[276].

ДАМА С ГОРНОСТАЕМ

По сравнению с предварительными этюдами в живописной версии «Дамы с горностаем» девушка развернута зеркально и уже не косится с намеком на зрителя, а просто смотрит куда-то в сторону, без всякой неопределенности.

Ее прикрытые прозрачным чепцом волосы и роскошное платье символизируют приход в Милан (возможно, через Неаполь)