Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

мамы состоялся разговор с помощником-распорядителем, в ходе которого она «читала (без понимания) записи в блокноте, сделанные не ее почерком», сообщается в той же статье Corriere della Sera. Финансовая полиция в ходе обыска виллы также обнаружила «камеры, диктофоны, микрофоны, предназначенные для контроля за обстановкой». В итоге слуга из Шри-Ланки рассказал, как Кано обращалась с нашей матерью, и передал аудиозапись, «из которой следовало, что Кано надиктовала сообщение, в котором Реджани должна была рассказать журналистам о своем недовольстве работой судьи по делам опеки и нового помощника-распорядителя».

В тот день, когда осада Кано пала, я вновь увидела нашу маму. Ее психический и физический упадок впечатлял, и оправдать его не мог даже преклонный возраст (72 года). Когда мы перестали общаться, у нее уже были провалы в памяти, но она оставалась самостоятельной. Теперь я обнаружила у нее серьезные проблемы с ходьбой: мама передвигалась медленно, волоча одну ногу, и нуждалась в сопровождающем. Но больше всего меня поразил ее мрачный, недоверчивый, испуганный взгляд – взгляд человека, который абсолютно потерян и не понимает, с кем имеет дело. В ее сознании, после промывки мозгов, я была злом, напавшим на добро, то есть осиным гнездом, в которое угодила Кано.

Патриция почти не вставала с кровати. После всего пережитого этот приговор стал для нее самым трудным – потеря самостоятельности, заточение в полуобездвиженном состоянии, вызванные депрессией и проблемами со здоровьем. Как и в годы заключения, мы с Алессандрой взвалили этот груз на свои плечи. Искали врачей и физиотерапевтов, организовали полное обследование и не только. Мы по очереди приходили к ней, каждую неделю, если позволяла ситуация с пандемией. Но она всегда держалась одинаково: была хмурой, надменной, подозрительной. Как будто видела в нас врагов.

Я надеялась, что произойдет чудо, наше сближение разгонит тучи в ее голове и она наконец почувствует любовь своих дочерей, но в очередной раз ошибалась. На Рождество мы пригласили ее провести с нами несколько дней в Санкт-Морице, который был и остается не только нашим домом: это тихая гавань, где выросли мы и где сейчас растут наши дети. В противном случае она осталась бы одна в Милане. Семейное Рождество в горах, в этом теплом месте, полном приятных воспоминаний, возможно, пошло бы ей на пользу, растопило бы лед в ее душе. Мы заставляли себя не видеть гору разочарований, боли и предательства, которую она воздвигала на нашем пути год за годом. Мы натянули на лица улыбки, выпили несколько капель валерьянки и приготовились к Рождеству, которое, по нашим затаённым надеждам, должно было стать историческим.

Она приехала в Санкт-Мориц в плохом настроении и настороженная. Ни улыбки, ни подарков для внуков, не говоря уже о нас. Ничего. Все как обычно. За ужином в канун Рождества мы старались удовлетворить все ее капризы. Присутствие детей снижало напряжение.

К обеду 25 декабря мы с Алессандрой готовились с особой тщательностью, были очень взволнованы, как будто это было Рождество счастливой семьи, одной из тех, что похожи друг на друга, согласно толстовскому началу «Анны Карениной». Еще одна пощечина нам: она пропустит обед из-за сильной усталости… Появится только в 4 часа дня, но к этому времени праздник закончится. Она молча стояла, будто обороняясь, смотрела исподлобья, непонятно о чем думала, словно больше не знала, как с нами общаться, и готовилась к нападению или к защите. Это будут тяжелые дни. Ее отъезд в Милан станет счастливым завершением этих каникул.

После рождественского провала прошло несколько недель. В конце января я вернулась к ней в Милан после своего карантинного заточения. Она лежала в постели и молчала. Я разговаривала с ней, рассказывала о внуках, но она меня не слышала. Ее лицо напоминало суровую маску, чуть более серьезную, чем обычно. Она открыла рот только для того, чтобы попросить номер телефона. Но если у нее не было номера этого человека, могла ли она называть его другом? Или, может, это был некто из круга людей, которых суд недавно попросил оставить ее и ее дом? Кто-то, с кем она хотела неизвестно зачем связаться, изображая жертву? Я не стала задавать вопросов, чтобы не усугублять ситуацию. Просто поддерживала ее, стараясь сохранять спокойствие, предлагала ей сбросить эту сковывающую боль. Я была рядом с ней, несмотря на все причиненные ею страдания и надеясь услышать: «Мне так жаль… Сколько я причинила зла. Я разрушила вам жизнь, но я люблю вас и сейчас хочу только одного – быть с вами и моими внуками…»

Наконец слова, стоящие у нее в горле комом, получили долгожданный выход: «Так что вы хотите сделать с моей пожизненной рентой?» Деньги, значит. Твои деньги, папа. Помнишь ту сумму, которую ты пообещал ей в обмен на развод? Те самые деньги, которыми прежде соблазнялась Франки, чтобы получить компенсацию, а потом, возможно, и «двор чудес»… Сама она, защищаясь в уголовном процессе, утверждала, что не намеревалась получить эти деньги, исключив тем самым экономический мотив… Речь идет об уже очень состоятельной женщине, требующей деньги мужчины (ее бывшего мужа, отца ее дочерей), которого она убила.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. «А ты помнишь, мама, смертельную засаду 27 марта 1995 года, которую ты устроила?» Я указала ей на то, что если бы ты выжил, то вряд ли продолжил бы выплачивать ей ренту – она не получила бы от тебя ничего. Как она могла требовать эти деньги от нас, дочерей, которых она и ее сообщники лишили отца? От двух единственных людей, которые никогда ее не бросали?

«Мама, слушай меня внимательно. Я могла бы провести следующие несколько лет, судясь с тобой. И за это время ты не увидишь ни гроша. Думаешь, стоит вести эту абсурдную и мучительную борьбу до последнего дня своей жизни? Неужели ты хочешь принести в жертву своих дочерей и внуков?» От начала очередного судебного поединка меня удерживала только одна мысль: о времени, украденном у детей и мужа. Количество раундов в моей копилке на тот момент было внушительным – еще один вызов большой роли не сыграл бы. Но это поставило бы крест на наших отношениях. Этот последний конфликт сделал бы ее чужой.

Мое сердце было разбито, а по лицу текли слезы. Я обманывала себя, когда думала, что месяцы, прошедшие с момента удаления ее беспринципного окружения, хотя бы немного «очистили» ее.

Старость и немощь до костей разрушают ту личность, которую мы всю жизнь формируем и взращиваем в соответствии со своими фантазиями. В конце концов остается голый остов – это и есть наша суть. Патриция стала той, кто