Измена. Ты не защитил меня - Энди Дорн

Особенно тяжело становится ближе к вечеру. Именно в это время со мной случилось то нападение, именно тогда я потеряла сына. Организм помнит, и каждый день в одно и то же время накатывает волна тревоги. Сердце начинает колотиться быстрее, дыхание становится поверхностным, ладони потеют.

Я пытаюсь отвлечься, хожу по дому, перекладываю вещи с места на место, но ничего не помогает. Стены словно сжимаются вокруг меня, потолок кажется слишком низким, воздуха не хватает. Я подбегаю к окну, распахиваю его настежь, хватаю ртом холодный мартовский воздух, но даже это не приносит облегчения.

Вчера я попыталась выйти во двор, но дошла только до калитки. Увидела мужчину, который шёл по другой стороне улицы, и сразу же бросилась обратно в дом. Мне становилось все хуже.

«Что со мной происходит?» — думаю я, сидя на кровати и обхватив колени руками. Раньше я была нормальной девушкой. Училась, работала, встречалась с друзьями, влюблялась, мечтала о будущем. А теперь я боюсь выйти из дома, вздрагиваю от каждого звука, просыпаюсь ночью в холодном поту от кошмаров.

Мама замечает, как мне плохо. Я вижу, как она переглядывается с папой, когда думает, что я не смотрю. В их глазах читается тревога, беспокойство, беспомощность. Они не знают, как мне помочь, и это только усиливает моё чувство вины.

«Я превратилась в обузу для собственных родителей», — с горечью думаю я. Они боятся оставлять меня одну, мама стала часто отпрашиваться с работы, папа стал приходить домой раньше. Я разрушила не только свою жизнь, но и их спокойствие.

Особенно тяжело становится по ночам. Я лежу в своей кровати, смотрю на знакомые с детства обои, на которых нарисованы маленькие розочки, и понимаю, что откатилась назад, в прошлое. Словно все эти годы взросления были зря — университет, работа, замужество, беременность. Сейчас я снова просто напуганный ребёнок, который прячется от мира под маминым крылом.

Но даже здесь, в родительском доме, нет покоя. Каждый скрип половиц заставляет вздрагивать. Каждый звук машины за окном напоминает о той страшной ночи. Я боюсь темноты, боюсь одиночества, боюсь собственных мыслей.

Утром за завтраком мама долго смотрит на меня, потом отодвигает свою чашку и берёт меня за руку.

— Ксюша, — говорит она мягко, — мы не можем больше так продолжать.

Я поднимаю на неё глаза, в груди сжимается комок страха. Неужели она хочет сказать, что устала от меня? Что пора возвращаться к прежней жизни?

— Тебе нужна помощь, дочка, — продолжает мама. — Профессиональная помощь.

Я качаю головой, отдёргиваю руку.

— Нет, мам. Я не хочу никуда ехать, не хочу ни с кем говорить. И в районный центр к врачам я тоже не поеду.

— Не в районный центр, — быстро говорит мама. — Здесь, в нашем городке, недавно открыл практику психолог. Владимир Сергеевич. Он приехал из областного центра, у него большой опыт работы.

Я смотрю на маму с подозрением.

— С каких пор в нашем захолустье появились психологи? И откуда у тебя информация о нём?

Мама слегка краснеет.

— Вера Николаевна, моя коллега, ходила к нему со своими семейными проблемами. Говорит, что он очень деликатный, не навязывается, не осуждает. А главное — действительно помогает.

Я отворачиваюсь к окну. За стеклом серое мартовское утро, голые ветки деревьев качаются на ветру. И там, у забора, всё так же стоит знакомая машина. Максим всё ещё ждёт.

— Я подумаю, — говорю я наконец.

Но думать особенно не приходится. Вечером у меня снова начинается приступ. Сердце колотится, воздуха не хватает, кажется, что я сейчас умру прямо здесь, на кухне. Мама обнимает меня, говорит успокаивающие слова, но ничего не помогает. Приступ длится почти полчаса, и когда он наконец заканчивается, я чувствую себя разбитой, опустошённой.

— Завтра идём к Владимиру Сергеевичу, — твёрдо говорю я.

* * *

Кабинет психолога находится в небольшом двухэтажном здании в центре города. Раньше здесь была поликлиника, но потом её перенесли в новое здание, а это отдали под всякие конторы и частные кабинеты. На первом этаже парикмахерская и юридическая контора, на втором — стоматолог и вот этот психолог.

Мы с мамой поднимаемся по скрипучей деревянной лестнице. На двери висит простая табличка: «Владимир Сергеевич Морозов. Психологическая помощь».

Мама стучит в дверь, и почти сразу она открывается. Передо мной стоит мужчина лет пятидесяти, среднего роста, с приятным открытым лицом и внимательными серыми глазами за очками. Одет он просто — серый свитер, тёмные брюки. Ничего вызывающего, обычный, располагающий к доверию человек.

— Ксения? — спрашивает он с лёгкой улыбкой. — Проходите, пожалуйста.

Кабинет небольшой, но уютный. Мягкий диван, два кресла, журнальный столик с коробкой салфеток. На стенах висят спокойные пейзажи, в углу стоит небольшая пальма в горшке. Никаких дипломов, сертификатов, умных книг на виду. Просто комната, в которой можно расслабиться.

— Мама может остаться? — спрашиваю я, чувствуя, как нарастает тревога.

— Если вы так хотите, — соглашается Владимир Сергеевич. — Но обычно людям легче говорить наедине. Решать вам.

Мама сжимает мою руку.

— Я подожду в коридоре, дочка. А если что — просто позови.

Она уходит, и мы остаёмся вдвоём. Владимир Сергеевич садится в кресло напротив меня, не слишком близко, но и не далеко. В его позе нет ничего навязчивого или давящего. Он просто сидит и спокойно ждёт.

— Расскажите, что вас беспокоит, — говорит он наконец.

И я рассказываю. Не сразу, с запинками, иногда замолкая на середине фразы. Но постепенно слова начинают течь свободнее. Я рассказываю о беременности, о том, как была счастлива, когда узнала, что жду сына. О том вечере, когда звонила Максиму, а он не отвечал. О тёмном переулке, где на меня напали. О больнице, где мне сказали, что ребёнка больше нет.

Владимир Сергеевич слушает внимательно, не перебивает, изредка кивает. В его глазах нет жалости, нет ужаса, нет осуждения. Просто понимание и профессиональное участие.

— А потом я узнала об измене, — продолжаю я, чувствуя, как голос дрожит. — Пока я умирала в том переулке, он был с другой женщиной. И теперь я не могу… не могу нормально жить. У меня начинаются приступы паники, я боюсь выходить из дома, боюсь людей. Особенно мужчин.

Я замолкаю, вытираю слёзы. Владимир Сергеевич протягивает мне салфетки.

— Ксения, — говорит