Два года СВО. Философский дневник крымчанина - Олег Константинович Шевченко

и продолжаю разговор о метафизике православия и неоязычестве современных украинских нацистов с умнейшим экспертом из Ростова-на-Дону. Время от времени к нам в беседу врезается бородатый, с хитрыми глазами, кондовый «православный» из московского Имперского центра и деликатно-умный коллега-философ из ростовского отделения Российского философского общества. А вообще-то мы — это дюжина ученых, экспертов, пропагандистов, своими вещами «внахаловку» завалившие заднее сиденье фордика. Наша компания едет из Ростова-на-Дону на научную конференцию в Донецк. В общем, почти гуманитарная миссия философов, социологов, историков, филологов и политологов.

Вспоминаю стихи своего севастопольского друга Тихона Синицына.

Гуманитарка

В степи давно уже не жарко.

До бездорожья — только шаг.

Они везут «гуманитарку»,

Проехав трассу и большак,

Через курганы над обрывом,

Через разбитые мосты,

Дома, разрушенные взрывом,

Солончаки и блокпосты,

Через сожженные посёлки,

Обледеневший террикон…

Блажен, кто милостив, поскольку

Помилованным будет он.

Наш спор набирает обороты. Я ратую за единство в любви Русских, Украинцев, Белорусов, неслиянное и нераздельное единство по образу Святой Троицы. Коллеги яростно бьются за мысль об унитарности русского народа или хотя бы за то, что украинцы — это малороссы, младшая, периферийная этническая подгруппа… Но это лишь затравка горячих словесных баталий на самой конференции. В автобусе спорить тяжело. Зубы лязгают, и можно прикусить язык, причем не фигурально, а очень даже натурально.

За окнами, в дымке дождя, мелкой водяной взвеси и летящей из-под колес «уралов» глины — Русское поле. Великая ковыльная империя свободы, Дикое поле воинской славы, кровных союзов и переплетения мира степей с миром лесов. Великое поле половецкое.

Эти места всегда привлекали натур резких, ярких, жестких, далеких от стандартов и шаблонов любого этноса. Это мир «волюшки во широком полюшке», но это и пахота. И если война, то тогда уж пахота кровавая, до последней капельки, до смертного пота на челе. Невиданная мощь бугрится и вспучивается в этих местах. Не так-то и давно здесь бушевала Гуляйпольщина, Вольная территория, полная драм, гротесков, фарсов, подвигов и переизбытка воли народной.

Не любят в Вольном поле ходить по земле. Надо либо птицей лететь над землей, — чтоб дух захватывало, либо под землю ввинтиться, в штреки. Размах нужен надземный или подземный. Так, чтобы мышцы дрожали, а разум рвал все пределы.

Но не любо на Донбассе ни белый, ни черный цвет. Это лучше всего понимаешь зимой или в преддверии зимы. Когда снег самого разного оттенка перемешан с костями земли - гигантскими терриконами, — получается невообразимая снежная палитра, которая распирает глаза невиданной удалью цветов.

2

Мы приехали в Донецк. Сразу стало понятно, что это место, где собираются все люди, которые хоть что-то представляют из себя. Не по должности, званию, общественному статусу. Нет. Те, у кого душа не обросла жирком повседневности, те, кто утомился от житейской погони за бытовыми мелочами… те, кто помнит, что они — люди и рождены ради Будущего. Те, кто живет идеалами, а не идолами домашнего уюта. Люди «Чистой совести» и яростного желания жить.

Только в Донецке вы можете, гуляя по набережной реки Кальмиус, встретить за полчаса до комендантского часа старика — бывшего советского офицера, азербайджанца по крови, который, прислушавшись к спору трех профессиональных философов, спросит вас: «С кем вы воюете, русские? Кто на этой, а кто на той стороне, — не русские ли? Уж не с собой ли вы воюете, человеки?»

А речка-то, надо сказать, метафизическая. Течет и течет себе в центре Донецка. Вот только раньше она была границей между землями Войска Запорожского и Войска Донского. Граница. Опять граница. Опять между мирами родственными, но совсем неодинаковыми. Вечное текучее противостояние из прошлого в будущее. От начала времен, надо полгать, или чуть позже. Не зря же тут такое количество знаковых памятников эпохи, молчаливых свидетелей тех, еще очень древних пограничников степного приволья эпохи Великого переселения народов.

3

В Донецке работают рестораны и кафе. Не все. Недолго. Но работают. И тогда в них кипит прифронтовая жизнь. Напряженное молчание суровых дядек в камуфляже за бутылкой водки. Почти авиационный гул, идущий от компании военкоров за бутылкой виски и невообразимой грудой пивных бокалов.

Иногда заглядывают импозантные блогеры, поэты, музыканты. Бороды разных фасонов и заплеток в косички. Разного цвета, объема, текстуры. Палитра татуажа, очков, каких-то невообразимых гаджетов, дизайна футболок. Но за каждым — мощь таланта, сила харизмы, сценического успеха и мужества — некоторые приехали с передовой, иные готовятся на ранней зорьке ехать в огненную пасть прифронтовой сценической площадки.

Рядом со многими мужчинами — девушки Донбасса. Не встречал ни одной из тех, кого принято называть «Силиконовой Лахудрой» — разноцветной стервозной бабецелы с кичливым макияжем и навязчивой одеждой, призванной подчеркнуть все изгибы дамских гениталий, жеманной в разговоре и со слякотносладкими глазами, с сердцем, похожим на кассовый аппарат. Нет.

Подруги ребят, заглядывавших в ресторан, спокойны, осанисты, плавны в движениях, скромны в разговоре, улыбчивы при взгляде и невероятно красивы. У них почти нет макияжа. Но улыбка принцессы со звезд украшает и освещает их ярче любой косметики. И они это знают. Они этим пользуются. Мужчины очень неуклюжи в своей галантности — это видно любому наметанному взгляду. Они не грубы, они очень влюблены и очарованы своими спутницами, но такта мужики так и не приобрели. Да и не учили их ему. Девушки это понимают и компенсируют угловатость поведения своих кавалеров мягкостью собственных манер. Впрочем, женщина есть женщина. Губы могут быть не накрашены, тени не наложены, но сережки — это святое! Они есть почти у всех. Небольшие, разные по форме и дороговизне, но женские ушки без сережек — донбасский нонсенс. Женский принцип Донбасса: всепобеждающий эротизм без огненных искр сексуальности.

4

Утром конференция, круглые столы. Вечерами ресторанчики, кафешки или… мужские посиделки в том или ином гостиничном номере.

Я был в Донецке в то время, когда наша артиллерия обрабатывала Авдеевку для очередного штурма (вскоре после отъезда наши захватили часть промзоны). Канонада сильнейшая. Гул не прекращается дольше, чем на 30–40 минут.

Круглосуточно. Враг огрызается, отвечает, не хочет сдаваться. Город сотрясается от залпов с обеих сторон.

5

Мы сидим в номере. Пьем крымскую мадеру, цимлянское красное, коньяк из Бахчисарая. Два философа и социолог. Компания — взрывная. Один из нас — потомок славян и горцев Кавказа, знаток Гегеля и редкого мужества человек. Второй — самый настоящий барон, происходящий из шотландского рода, — в его