Достоевский и шесть даров бессмертия - Гаянэ Левоновна Степанян

путешественник Дж. Кеннан написал произведение «Сибирь и ссылка», которое заинтересовало Л. Н. Толстого, В. Г. Короленко, Г. В. Плеханова, П. А. Кропоткина и Марка Твена. В советскую эпоху тему продолжили создатели советской лагерной прозы – А. И. Солженицын и В. Т. Шаламов.

Достоевский предопределил в русской литературе оценку каторги как социального расточительства. Его герой восклицает: «И сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром!» В тон ему отвечает Чехов, рассказывая про каторжный остров: «Мы обязаны ездить туда на поклонение, как турки ездят в Мекку. Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски…»

В «Записках…» есть черты антиутопии. Антиутопия – это непременная изнанка утопии, описания идеального социального устройства. Утопия бытовала в философии и в литературе со времен Платона. Отцом антиутопии считается русский писатель Е. И. Замятин, но первым изнанку идеальной социальной организации показывал Достоевский в ряде своих произведений.

？

Что превращает каторгу в ад? Казалось бы, ответ очевиден: тяжкий физический труд, невыносимые физические условия жизни. Но дело не только и даже не столько в них.

Во времена Достоевского расхожим стал афоризм французского философа-социолога П. Ж. Прудона: «Собственность – это кража». На самом деле Прудон не отвергал частную собственность полностью, но, как и случается с афоризмами, фраза оторвалась от своего исходного контекста. В «Записках…» же звучит ответ Прудону: «Без труда и без законной, нормальной собственности человек не может жить, развращается и обращается в зверя».

В этом суждении Достоевского мы и находим ключ к ответу на вопрос о том, какие черты антиутопии в «Записках…». Их три:

– Каторжное сообщество состоит из людей, лишенных права на собственность.

– Все каторжники равны в своей несвободе.

– Все каторжники подчиняются диктату благодетельной верховной власти.

В антиутопиях, начиная с «Мы» Замятина, присутствуют все три элемента, только каторжники заменены на граждан «идеального общества».

Каторжный труд, по Достоевскому, адский не потому, что он тяжелый физически, а потому, что бессмысленный: «Самая работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною, и только довольно долго спустя я догадался, что тягость и каторжность этой работы не столько в трудности и беспрерывности ее, сколько в том, что она – принужденная, обязательная, из-под палки. Мужик на воле работает, пожалуй, и несравненно больше <…>; но он работает на себя, работает с разумною целью, и ему несравненно легче, чем каторжному на вынужденной и совершенно для него бесполезной работе. <…> если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, <…> то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы».

！

Сравните приведенную цитату с высказыванием Экзюпери в «Планете людей»: «Тот, кто работает киркой, хочет, чтобы в каждом ее ударе был смысл. Когда киркой работает каторжник, каждый ее удар только унижает каторжника, но если кирка в руках изыскателя, каждый ее удар возвышает изыскателя. Каторга не там, где работают киркой. Она ужасна не тем, что это тяжкий труд. Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с людьми. А мы хотим бежать с каторги».

Мысль Достоевского о каторжности бессмысленного труда плотно укоренилась в сознании XX в.

Достоевский в Германии

А. Л. Бем в сборнике статей «О Достоевском» за 1933 г. в предисловии отметил, что в Германии в первой трети XX в. царил культ Достоевского. Первоначальное восторженное отношение немецких читателей вызвало в культурном сообществе суждения о вредном влиянии Достоевского, о том, что необходимо противопоставить «славянскому восторгу германскую трезвость», и в итоге «против культа Достоевского выдвигался национальный культ Гёте».

Из немецких писателей, которые размышляли о творчестве Достоевского, я уже многократно цитировала Т. Манна и упомянула С. Цвейга. В этой лекции я остановлюсь на немецких мыслителях, предопределивших развитие мировоззренческого и культурного ландшафта нашей эпохи. Речь пойдет о З. Фрейде и Ф. Ницше.

Ф. М. Достоевский и З. Фрейд

З. Фрейд – основоположник психоанализа и первооткрыватель бессознательного как важнейшего структурного элемента человеческой психики. С этой точки зрения он и рассматривает творчество Достоевского. В 1928 г. Фрейд написал статью «Достоевский и отцеубийство». Вот как она начинается: «Наименее спорен он как писатель, место его в одном ряду с Шекспиром. “Братья Карамазовы” – величайший роман из всех, когда-либо написанных, а “Легенда о Великом инквизиторе” – одно из высочайших достижений мировой литературы, переоценить которое невозможно».

Соглашаясь поставить русского писателя в один ряд с Шекспиром, Фрейд отказывает его произведениям в духовной и философической ценности, утверждая, что Достоевский слаб как моралист.

Нравственное Фрейд определяет так: «…нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, – того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь».

Достоевского же в частности и русских в целом Фрейд обвиняет в неспособности последовательно придерживаться нравственных идеалов: «Эта сделка с совестью – характерная русская черта. Достаточно бесславен и конечный итог нравственной борьбы Достоевского. После исступленной борьбы во имя примирения притязаний первичных позывов индивида с требованиями человеческого общества – он вынужденно регрессирует к подчинению мирскому и духовному авторитету – к поклонению царю и христианскому Богу, к русскому мелкодушному национализму…»

Фрейд признает способность Достоевского к высоким человеческим чувствам – к любви и состраданию, но говорит о соблазне причислить Достоевского к преступникам: «…у Достоевского – его большую потребность в любви и его огромную способность любить, проявившуюся в его сверхдоброте и позволявшую ему любить и помогать там, где он имел бы право ненавидеть и мстить – например, по отношению к его первой жене и ее любовнику. Но тогда возникает вопрос – откуда приходит соблазн причисления Достоевского к преступникам?»

Этот соблазн Фрейд объясняет неврозом писателя, который проявлялся в его эпилепсии: «Весьма вероятно, что эта так называемая эпилепсия была лишь симптомом его невроза, который в таком случае следует определить как истероэпилепсию, то есть как тяжелую истерию».

Причины же невроза Фрейд обнаруживает в неизбытом чувстве вины Достоевского перед отцом. В своих построениях Фрейд берет за основу слухи о том, что характер отца был настолько невыносим, что Достоевский одновременно и желал ему смерти, и мучился чувством вины за это: «Мы пожелали смерти другому, – теперь мы стали сами этим другим и сами умерли. Тут психоаналитическое учение утверждает, что этот другой для мальчика обычно – отец, и именуемый истерией припадок является, таким образом, самонаказанием за пожелание смерти ненавистному отцу».

«ЭТА СДЕЛКА С СОВЕСТЬЮ – ХАРАКТЕРНАЯ РУССКАЯ ЧЕРТА».

З. Фрейд

Основания для такого диагноза Фрейд видит в творчестве писателя, в выборе фактуры сюжетов и типов героев: «…это преимущественно насильники, убийцы, эгоцентрические характеры, что свидетельствует о существовании таких склонностей в его внутреннем мире, а также из-за некоторых фактов его жизни: страсти его к азартным играм, может быть, сексуального растления