Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

и военачальник, представлял собой совершенный суворовский антипод. Это был бездарный исполнительный педант, поклонник прусской военной системы (даже Потемкин предупреждал Екатерину II, которая хотела назначить Прозоровского главнокомандующим войск в Москве, что она «выдвинула из арсенала старую пушку, которая, несомненно, будет стрелять в назначенную ей цель, ибо своей не имеет», но в своей тупой исполнительности может запятнать государыню кровью). С людьми, не разделявшими его военные взгляды, Суворов рвал бесповоротно, зачисляя их в разряд врагов и завистников, а Прозоровский к тому же был его соперником «по отвесу списочного старшинства» (т. е. по очередности в чинопроизводстве), к чему Суворов относился чрезвычайно ревниво. Наконец, дело могло быть еще в том, что Суворов достиг того возраста и положения, когда подчиняться кому-либо, за исключением Румянцева и Потемкина, сделалось для него невыносимым.

Прозоровскому пришлось уехать, так и не повидав Суворова. Получив свободу действий, Александр Васильевич разделил Крым на округа, протянул по берегу линию постов, завел сигналы между войсками и флотом, приказал обучить солдат распознавать свои и турецкие корабли. Особо распорядился не обижать обывателей.

Турция не могла примириться с потерей своего влияния в Крыму, но начинать военные действия без явного повода не решалась. К берегам Крыма были посланы три эскадры под руководством Гассан-паши, к Дунаю стягивались войска. Румянцев предъявил в Константинополе ультиматум по поводу действий турецкого правительства и приказал Суворову не допустить турецкого десанта в Крыму, но действовать при этом аккуратно. Правда, зная Суворова, он сомневался в его терпении и делился своими опасениями с Потемкиным: «[Так] как господин Суворов не говорлив и не податлив, то не поссорились бы они, а после бы и не подрались». Вопреки этим опасениям Румянцева Суворов повел дело столь же осторожно, сколь решительно и твердо. Вступив с турками в переговоры, он выслушал их претензии (Крымское ханство независимо, здесь не должно быть русских войск) и отвечал, что русские войска находятся здесь по приглашению хана, турок же сюда никто не звал. На вопрос Гассан-паши, можно ли турецким войскам сойти на берег «для прогулки», Александр Васильевич заявил, что прибегнет в этом случае к оружию.

Тем не менее, в начале сентября турки ночью высадились в Ахтиарской (будущей Севастопольской) бухте и убили казака; 170 турецких кораблей оцепили побережье. Суворов срочно ввел в Крым через Перекоп резерв и распорядился возводить на берегу укрепления, которые могли запереть туркам выход из бухты. Несколько дней Гассан-паша продержал флот в полумиле от берега, следя за приготовлениями русских. Наконец, получив от Суворова отказ в просьбе позволить турецким экипажам запастись на берегу водой и дровами, турецкий флотоводец отвел корабли к Константинополю.

Таким образом, Суворов исполнил пожелания Румянцева, который в эти дни писал в шутливой форме Потемкину по поводу начавшихся случаев крещения мусульман: «Татары и турки в немалом количестве прибегают к источнику вечной жизни, и я желаю, чтобы равноапостольный Суворов их жажду утолил, а Гассан-бея к пресной воде не пускал».

Вскоре после того на Суворова была возложена организация переселения христиан из Крыма ввиду их необеспеченного положения и постоянной угрозы для жизни и имущества. Суворов испросил мнение на этот счет греческого митрополита. Тот отвечал, что даст свое благословение при условии выплаты переселенцам пособий и оказания войсками помощи при переезде. Представив Румянцеву подробный план переселения (Суворов требовал 6 тысяч повозок, постройки домов на месте поселения, снабжения переселенцев казенным продовольствием во время переезда и т. д.) и, получив одобрение, он в июле приступил к его исполнению.

Крымские христиане занимались в основном торговлей, садоводством, отчасти земледелием. Оказавшись перед угрозой лишения таких важных источников дохода казны, хан пришел в бешенство. Он грубо порвал отношения с Суворовым и русским посланником и выехал из столицы к верным ему войскам. Отсюда он начал подбивать мусульманское население к возмущению. Одновременно он потребовал у Суворова отсрочки начала переселения, чтобы получить письменное подтверждение из Петербурга о правомочности действий русского командующего. Встретив отказ, Шагин-Гирей написал Суворову оскорбительное письмо, на которое Александр Васильевич отвечал вежливым, но твердым отпором.

Во время переселения крымских христиан у Суворова, пожалуй, единственный раз в жизни возникли служебные трения с Румянцевым, который в своих донесениях в Петербург перекладывал ответственность за возникающие по ходу дела трудности на якобы неумелые распоряжения Александра Васильевича. Суворов, хотя и был подчинен Румянцеву, счел необходимым через его голову оправдать себя в личной переписке с Потемкиным. В письмах на имя потемкинского секретаря П.И. Турчанинова он жаловался, что Румянцев искажает истину; что он, Суворов, и его подчиненные работают не покладая рук, несмотря на то, что все больны горячкою; что трудности возникают по многим независящим от него причинам, из которых главная — отсутствие денег: нечем вознаграждать переселенцев и покупать благосклонность мурз: «Кади-Гирей ласкается; детина добрый, весельчак, никогда денег ни полушки; просил в долг 500 рублей; я обчелся, прислал 600, был очень рад… Деньги, деньги, деньги; сочтетесь после, убыток будет не велик; ой, голубчик, тяжко, денег нет; рад бы все мои деревни заложить — некому». Несколько дней спустя: «Худо с большими людьми вишни есть; бомбардирование началось (видимо, Румянцев сделал какое-то замечание. — Авт.) и с получения — я, жена, дочь в один день в публичной горячке».

В конце лета Суворов, как когда-то в Польше, уже сам не рад, что связался с «дипломатией». В августе он сообщает о беззакониях, творимых таможенными чиновниками, пишет, что заплатил им 5 тысяч рублей, чтобы они «не щупали» переселенцев, что всяческие угрозы в его адрес множатся наподобие «лая пса». Его сентябрьское письмо Турчанинову уже напоминает крик о помощи: Суворов убеждает, что он в когтях у ханского мщения, что хан арестовывает переселенцев, а от «фельдмаршала [Румянцева] глотаю я что дальше, то больше купоросные пилюли… Я болен и жена 8-й месяц в постели; снова напала на нее жестокая горячешная лихорадка… на сих первых днях едет она к Полтаве… Дочь еще в горшей опасности. Если Бог даст благополучно, надо бы мне к жениным родинам [в ноябре] на крайний час приехать к ней». Как всегда, предвидя надвигающееся безделье, Суворов просится в отпуск: «Дела мне здесь скоро не будет…; вывихрите [вырвите] меня в иной климат, дайте работу; или будет скучно, или будет тошно… К половине января дайте работу… свеженькую».

Но как ни оправдывался Суворов, «купоросные пилюли» выписывались ему Румянцевым не всегда напрасно. Переселение действительно совершалось во многих отношениях насильственным образом, в том числе и для самих переселенцев. Еще круче Суворов поступал с татарскими властями. Так, он приставил к двум мурзам, которые особенно противились переселению, «крепкий караул с