Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

племянник жил при ней до 24 дней непозволительно, о каковых ея поступках доказать и уличить свидетелями могу». Трудно судить о справедливости этих обвинений, тем более что вскоре между супругами наступило примирение. Суворов делает попытку «обновить» свой брак и 31 января 1780 года подает в духовную консисторию прошение о приостановлении бракоразводного процесса. Правда, он не снял с Варвары Ивановны своих обвинений, или, по крайней мере, подозрений и обосновал новое решение тем, что «взирая на духовные правила, надлежит… пещись о благоприведении к концу спасительного покаяния и очищения обличенного страшного греха».

В Астрахани Суворов потребовал от жены публичного покаяния и примирения при посредничестве церкви. Семейные дела Суворова улаживались также с ведома и при участии Екатерины II, выступившей на сей раз в несколько не идущей ей роли блюстительницы нравов. Акт примирения супругов был обставлен весьма театрально. Они явились в храм вместе, он — в солдатском мундире, она — в простом платье. Стоя на коленях, супруги обливались слезами, пока священник читал над ними разрешительную молитву. Затем Александр Васильевич пошел в алтарь к престолу, положил три земных поклона, встал на колени и воздел руки. Поднявшись, приложился к престолу и упал протоиерею в ноги, восклицая: «Прости меня с моею женою, разреши от томительства моей совести!» Протоиерей вывел его из царских врат и поставил на прежнее место на колени; поднял с колен Варвару Ивановну и повел ее для прикладывания к образам; вслед за тем подвел ее к мужу, и они поочередно поклонились друг другу в ноги. Над ними опять была прочитана молитва, а после литургии супруги причастились. К императрице сразу же был послан курьер с вестью о восстановлении семейного согласия.

Вряд ли будет ошибкой сказать, что если Суворов, с его искренней религиозностью, еще мог найти утешение в вере после столь скандальной огласки семейных дел, то у Варвары Ивановны эта сцена не могла вызвать иных чувств, кроме крайнего унижения и озлобления. Сладость публичного покаяния до сих пор удалось ощутить, кажется, одному только Родиону Раскольникову; можно ли было ожидать другого результата в семье, где, по крайней мере, один из супругов терпел брачные узы лишь из чувства долга, не подкрепленного ни воспитанием, ни царившими в обществе нравами?

Примирение оказалось недолгим. В 1784 году произошел окончательный разрыв. Суворов вторично обвинил супругу в прелюбодеянии, на этот раз с секунд-майором И.Е. Сырохневым. И вновь нельзя судить с достоверностью об основательности обвинения; во всяком случае, Синод отвечал, что для развода не имеется «крепких доводов», и посоветовал Суворову обратиться к московскому епархиальному начальству, так как Варвара Ивановна жила в это время в Москве. Но московскому архиепископу Платону Суворов написал, что снова поднимать дело о разводе он не будет. Своему поверенному в делах « в Москве «Матвеичу» (Кузнецову) Александр Васильевич поручил переговорить с Платоном лично, на случай, если архиепископ будет настаивать на восстановлении семейных отношений в связи со слухами о новом «повороте жены к мужу»: «Скажи, что третичного брака уже не может быть и что я тебе велел объявить ему это на духу. Он сказал бы: «Того впредь не будет»; ты: «ожегшись на молоке, станешь на воду дуть»; он: «могут жить в одном доме розно»; ты: «злой ея нрав всем известен, а он не придворный человек».

«Варюта» умерла для него. Некоторое время Суворов даже колебался, признать ли своим сыном рожденного вскоре после того ребенка, крещеного под именем Аркадия, но все-таки признал. Он согласился назначить жене содержание 1200 рублей в год (через несколько лет увеличил пенсию до 3 тысяч) и намеревался возвратить ей приданое, или его стоимость: «Приданое я не настолько подл, чтобы во что-нибудь зачесть, а с собою в гроб не возьму».

Вообще Суворов вел себя нескромно: вовлек в это дело массу посторонних лиц, пускался в подробности, заявлял даже, что Варвара Ивановна вела себя непристойно уже «в девках». Он только и говорил, что о разводе, не сдерживаясь и срываясь в бешенство. Видимо, имея очень строгий взгляд на брак, считал своей обязанностью снять с себя вину за расторжение семейных отношений. Удалив Варвару Ивановну в одно из своих поместий, он все не мог простить ей необходимости расстаться и даже перессорился с теми родственниками, которые продолжали поддерживать с ней знакомство. В довершение всего Александр Васильевич отнял у Варвары Ивановны Наташу и поместил ее через ходатайство Потемкина в Смольный институт.

Прошло немало времени, прежде чем злоба уступила место забвению. Прощения же Варвара Ивановна так никогда и не получила.

Раздоры с женой ухудшили и без того тяжелый характер Суворова. Широкую известность его «странности» приобретают именно после 1784 года. Суворов совершенно перестал стесняться людей и считаться с ними. Особенно резкая перемена произошла в его отношении к женщинам, в общении с которыми он стал проявлять цинизм, ранее ему несвойственный. Изменились и его нравственные правила. Если раньше он с полным основанием заявлял: «Я кроме брачного не разумею», то теперь Суворов не стеснял себя. «Если он позволял себе немного поразвлечься с первой попавшейся маркитанткой, он бежал потом к ближайшему ручью, крича солдатам: «Я согрешил! Я согрешил!» («Записки» графа Ф.Г. Головкина). Некоторые суворовские биографы полагают, что беспорядочные связи привели к заболеванию Суворова сифилисом: в его поздней переписке есть собственноручное указание Александра Васильевича на какую-то «дурную болезнь», если только он не разумел под этими словами что-то другое. Косвенным свидетельством заболевания может являться и то, что в библиотеке Суворова находим книгу на русском языке о лечении сифилиса. Впрочем, мало кого из известных людей молва не подозревала в этом заболевании.

Скука, клеветы, ссора с женой доводят Суворова до того, что он сам начинает передавать в Петербург астраханские сплетни: пишет, что начальник флотилии Войнович хвастает, что у него 40 тысяч войска и что он отопрет опочивальню царь-девицы (видимо, имеются ввиду какие-то восточные завоевания), а командир Астраханского полка Пьерри ждет от Войновича «на свою долю Японского ханства» (чем только не развлекаются в глуши!); опускается до оскорбительных насмешек над людьми, стоящими ниже его по званию или по душевным и умственным качествам: у губернатора генерал-поручика Якоби Пьерри, директор театра — ученый шут и инструмент; атаковали они Суворова аргументами из алгебры, что всякий прапорщик его умнее, да он, Суворов, пропел ученому (Пьерри) стихи из декалога, которые у неученого (Якоби) застряли в носу. Александр Васильевич сообщает о причиненных ему обидах, вроде следующей: был где-то обед в Михайлов день (Суворов обедал рано), лишь в четыре часа загремела карета вице-ре (прозвище, данное Суворовым губернатору); Пьерри грянул ему