Знаки, символы и коды культур Востока и Запада - Светлана Тевельевна Махлина

дочь спасшейся женщины, которая находилась тогда вместе с ней. Это вытекает из того, что рукопись книги была дана всем участникам процесса, но именно Ханна, которая была не согласна с некоторыми положениями книги, показать эти места не смогла.

Считалось, что ключ от церкви находился у нее. Но она утверждала, что ключа вообще ни у кого не было, потому что все ключи от разных дверей торчали в дверных замках снаружи.

В отличие от других обвиняемых, она призналась, что участвовала в селекции заключенных. Но что ей было делать? Этот каверзный вопрос она задала судье. По понятным причинам, ответить на него невозможно. Ведь она пошла на эту работу, потому что никакой другой для нее не было. И в этом опять знаковое отражение войны. Во время нее люди вынуждены часто делать то, к чему душа их совершенно не подготовлена, но что необходимо совершать, чтобы выжить.

На суде выяснилось, что она отбирала самых слабых, нежных, устраивала им место получше, освобождала от работы, а по вечерам заставляла читать ей вслух. Их потом высылали в Аушвиц для ликвидации, так как они больше не могли работать. И Ханна как бы устраивала им последние дни, чтобы немного облегчить им жизнь в этот последний месяц.

Когда началась бомбежка, о церкви не вспомнили, потому что бомба попала в дом, где находились охранники и надзиратели. В донесении были перечислены все убитые в доме священника, куда попала бомба, все раненые, все занятые отправкой больных в лазарет. Оставшиеся надзирательницы должны были воспрепятствовать попыткам побега заключенных. Из этого донесения вытекало, что именно оставшиеся надзирательницы – это и есть обвиняемые. Но все они уверяли, что донесение искажает факты. И они показали, что донесение написала Ханна. Конечно, это не могло быть так. Но «никто не мог представить себе той растерянности, беспомощности, о которой говорила Ханна. Ночь, холод, снег, пожар, крики женщин в церкви, исчезновение тех, кто отдавал приказы надзирательницам, – конечно, ситуация была сложной. Но может ли сложность ситуации хотя бы отчасти оправдать ужас случившегося, всего того, что было сделано или не было сделано обвиняемыми?»[397].

В итоге Ханна признала, что донесение написано ею. Тайна заключалась в том, что «Ханна не умела читать и писать»[398]. Из-за своей неграмотности она отказалась от повышения на заводе Сименса и сделалась надзирательницей. Вот почему получилось, что Ханну, единственную из пяти обвиняемых женщин-надзирательниц, осудили на пожизненное заключение.

Не является ли это обвинением войне? Как могло случиться в высокоинтеллектуальной Германии, где были яркие философы, писатели, художники, что выросла девочка, оказавшаяся неграмотной? Видимо, это было связано с крайней бедностью семьи аутсайдеров, которые не могли дать хотя бы начальное образование своему ребенку. Это знак вопиющей кризисной ситуации, существовавшей в стране до войны и заставившей людей заниматься делом, которое для них отнюдь не является естественным.

Михаэль Берг, нарратор, стал посылать посылки в тюрьму Ханне Шмиц с начитанными на магнитофон записями от Чехова и Шницлера до Гомера, – некий «базисный репертуар интеллигентского чтения»[399]. Делал он это с 8-го по 18 год ее заключения, когда ее прошение о помиловании было удовлетворено. Благодаря этим кассетам Ханна научилась читать и писать. До выхода из тюрьмы часть из них она потом передала во временное пользование службе помощи слепым заключенным. «Набравшись мужества, чтобы научиться читать и писать, Ханна сделала шаг к тому, чтобы стать полноценной, ответственной личностью»[400]. Затем она стала сама читать книги о концлагерях, автобиографические записки Рудольфа Хёсса, отчет Анны Арендт о процессе над Эйхманом, книги о женщинах в концлагерях – как заключенных, так и надзирательницах.

Опять это знак войны. Каждый участник, выживший в бойне, старается как-то осмыслить происшедшее. И нередко только самые глубокие натуры не в состоянии примириться с тем злом, что они творили в это сложное время.

Война, как правило, многих лишает работы. А это, в свою очередь, обрекает людей на разного рода лишения. Так, в романе рассказывается об отце главного героя – чтеце. Его отец «лишился должности доцента философии за объявленную лекцию о Спинозе, после чего пережил войну, кормя себя и нас тем, что работал редактором в издательстве, выпускавшем карты и книги для любителей пешего туризма»[401]. И это тоже знак войны.

Самый главный знак войны – убийство людей друг другом. «На войне как на войне». Не ты убьешь – тебя убьют. Понятно, что при этом важно, с какой стороны ты воюешь. Оправданно, когда человек защищает свою страну от зловещей силы, захватившей твою Родину, когда люди оказывают сопротивление грозным, страшным силам завоевателей. Но и с этой стороны убийство оказывается страшным испытанием для нормальных людей, ибо убийство – отнюдь не человеческая доблесть. Но и те, кто выступал со стороны фашистов, не все с таким уж энтузиазмом занимались этим мерзким делом. Ведь это так противоестественно – убивать людей. И не каждый может с этим свыкнуться.

Помимо смерти на полях войны, что как бы закономерно в такое время, убивают и в тылу, мирное население. События войны вопиющи и устрашающи. «Наша фантазия освоила мир концлагерей, а с тех пор как по телевидению прошел сериал «Холокост», в кинотеатрах были показаны «Выбор Софи» и особенно «Список Шиндлера», мы не только освоились в нем, но даже начали кое-что присочинять и разукрашивать»[402].

Здесь можно даже посочувствовать исполнителям приказов: «Палач не исполняет приказы. Он делает свою работу – безо всякой ненависти к тем, кого казнит, без чувства мести, он убивает их не потому, что они стоят у него на пути или чем – то угрожают ему. Он к ним абсолютно равнодушен. Настолько равнодушен, что ему все равно – убивать их или нет»[403].

Можно ли было отказаться от такой работы? Не всегда. Это отнюдь не означает, что надо проникнуться пониманием участи палачей, что их работа трудна и их надо жалеть. Увы, очень многие были довольны такой участью. А многие выполняли ее с азартом и увлечением. И чем человек мельче, тем ярче проявляются его агрессивность и варварское упоение властью над беззащитными людьми. Что еще страшней, многие из них совсем не поплатились за свои злодеяния. А уж очень многие до конца жизни жили припеваючи, в душе посмеиваясь над дискуссиями в мировой прессе о наказании преступников.

То, что Ханна Шмиц, эта зрелая женщина связала свою жизнь с 15-летним мальчиком из профессорской семьи – знак того, что после войны остро ощущается нехватка мужского населения,