Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Ах, да ведь и из Сибири многие возвратились!

– Ну а те, кто остался, довольны. Поймите, Иван Васильевич, если ничего не менять, если не пытаться искать новых способов выхода из бедственного положения крестьянина, ему только и останется снова взяться за вилы и топоры, что мы уже пережили в нашу недавнюю революцию. Мир не стоит на месте, все меняется, в том числе и народные традиции. Главное, не наломать дров. Я верю в планомерное, постепенное, эволюционное развитие России. Только бы дали нам эту возможность мирного строительства без истерических воплей безответственных людей, возводящих бессмысленные баррикады на пути движения русского поезда. Все можно наладить, была бы к тому политическая воля… У государя она есть.

– Значит, и в деревню – капитализм? – грустно сказал Иван Васильевич. – Разве вы не знаете, кто скупает землю, кто скупит всю мужичью землю?! – воскликнул он чуть не в отчаянии.

– Контроль остается за государем. Пока верховная власть принадлежит нашему государю, он не допустит разорения крестьянства, так же, впрочем, как и чрезмерной эксплуатации рабочих…

Он вдруг заметил черную фигуру молодого человека во фраке, идущего вдоль прохода прямо на него, и каким-то десятым чувством вдруг понял, что тот идет по его душу и что наконец искателям его души удастся разлучить ее с телом. И чувство досады – не страха, – досады оттого, что не успел сделать, что мог, что только-только начал, что впереди груда дел и что делаться они будут уже без него, а он, как мало кто, знал, сколько надо нечеловеческих усилий, чтобы громадный воз дел в России сдвинулся с мертвой точки…

Уже не прячась, черный молодой человек вытащил из кармана браунинг и в трех шагах от Столыпина дважды нажал курок.

* * *

…А кое-кто после похорон Петра Аркадьевича в Киево-Печерской лавре вспоминал, как при въезде царской семьи в малороссийскую столицу оказавшийся в толпе Григорий Распутин крестил в воздухе поравнявшуюся с ним царскую карету, а увидав ехавшего вслед за царской четой премьер-министра, вдруг побелел, затрясся и совсем уже несмысленно и не к месту, да к изрядному изумлению своих ближайших соседей, завопил:

– Смерть! Смерть за ним!.. За Петром!.. Смерть!..

На грязного сибирского мужика (царского милого дружка) кто бы и внимание обратил из благородной публики, а вот – поди ж ты – совпало! «Не иначе, черти нашептали», – усмехалась благородная публика, дивясь Гришкиному бесовскому волхованию, в котором, как мухи в паутине, запутались нелюбимый царь и еще более нелюбимая царица.

19

С Максом Волошиным Павел познакомился еще в Петербурге, в башне Вячеслава Иванова, куда стекалась вся поэтическая и художественная братия северной столицы.

У него была голова Зевса, только доброго Зевса, русского-прерусского. Больше всего он напоминал большой сноп пшеницы. Копна густейших, с завитками, пшеничных волос, пшеничные усы и бородка. И весь он был хлебный, округлый, мягкий – кровь с молоком, с глазами доверчиво-проницательными и благожелательными, словно раз и навсегда исключавшими в природе человеческой недобрó. Небольшого роста, полноватый, розово-белый, с ранним мячиком живота, легкий, скорый, везде поспевающий, всем интересующийся… Не всем нравились его стихи, но сам детски-открытый, цветущий здоровьем и молодостью, радостно-доверчивый Макс безусловно нравился всем, кто его знал.

Здесь же, в башне, Павел невольно стал свидетелем его любовной драмы; впрочем, никакие любовные драмы и комедии в те годы и не скрывались, их невозможно было бы и скрыть, все и всё было на виду. Свобода любви сделалась безусловной, на редкие, верные друг другу пары смотрели со снисходительной насмешкой, стрелы эроса летали повсюду и поражали внезапно жаждавших поражений.

Жена Вячеслава Иванова – Лидия Зиновьева-Аннибал (из рода того самого арапа Петра Великого) – мощная женщина с львиной головой, которая «любого Диониса швырнет себе под ноги», носившая дома исключительно греческие хитоны и свертывавшая свои соблазнительные рукописи в рулоны, находившие окончательный приют в огромной, стоявшей на полу вазе, – последовательно и героически-стойко принимала искушение мужа, пожелавшего жену Макса. В те годы тройственные (и более) союзы были не то чтобы в моде, но понимались как нечто естественное и неизбежно-должное в рамках человеческого достоинства и свободы, и все делали вид, что ничего особенного не происходит, что так и надо. Вот и Лидия Аннибал также считала (или делала вид), что когда двое соединены столь крепко, духовно и телесно, как они с Вячеславом, их любовь может вместить и третьего, и, вероятно, какого угодно по счету.

Трудно сказать, что привлекло вдруг Вячеслава Великолепного (как его называли поклонники), еще совсем недавно увлеченного Сергеем Городецким, в скромной («древней») красоте Маргариты Сабашниковой, получившей от супругов Ивановых за сходство с фигурами Боттичелли имя Примаверы. Возможно, ее бурятский разрез глаз, или хрупкая, нежная юность, или художественный талант, или ее завороженность его талантом – все вместе. А более всего – сам дух выдуманного ими (в честь величайшего персидского поэта) общества Гафиза, возводившего эротические переживания в культ, способствовал возбудительно-пряным взаимным влечениям, и им невозможно было противостоять. В «Петробагдаде», где собирались на «тайномудрое безделье» гафизиты и дарили друг другу древние имена: Вячеслав – Гиперион, его жена Лидия – Диотима, Михаил Кузмин – Антиной (даже Бердяева умудрились переименовать в Соломона); где пили вино и водили в изысканных драпировках Сомова ритуальные хороводы, свободно говорили обо всем, но главным образом – об эросе.

Все поэты-художники-гафизиты были эротоманами и свободопоклонниками. Об эросе читались доклады, слагались стихи, ему возносился фимиам. Искали, как говорил Соломон-Бердяев, «экстазов». Вся человеческая деятельность практически сводилась к эротике и все, рожденное эросом, объявлялось святым.

– Как вы относитесь к тому, что между мной и вашей женой растет близость? – спрашивал маг и чародей Вячеслав у почти что еще новобрачного Макса.

– Я… очень рад, – отвечал наивный молодой супруг, не в силах противоборствовать магу и чародею.

Когда испуганная, не готовая к такой рискованной эротической свободе Маргарита Собашникова, уже плененная божественным Вячеславом, попыталась вырваться из пут новейших вседозволенностей и убежать к своему законному Максу, Лидия не отпустила ее.

– Поймите, дорогая, мы оба с Вячеславом сознательно отказались от захватнического эгоизма в браке. Если любящие чудесным образом обрели друг друга, то они уже не принадлежат сами себе, нужно отдать любимого всем. И тогда наступит долгожданное, всеми чаемое счастье, которое есть правильное состояние души. Счастье только для себя немыслимо, недостойно свободного человека. Такая новая семья, как у нас с Вячеславом, есть начало новой человеческой общины, новой церкви.

Маргарита только ежилась под