Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

с ней к месту казни храмовников, ее руки вдруг помертвели и похолодели… Я верю, что у нее с ними самая реальная, мистическая связь… Знаете, когда сжигали несчастного де Моле, он выкрикивал страшные угрозы папе Клименту Пятому, а также королю Филиппу Красивому, проклиная его и его потомство на вечные времена. Кстати, Филипп был потомком дочери Ярослава Мудрого Анны, королевы французской…

– И что же эти проклятья?

– О, вот тут-то и начинается самое интересное! Через месяц после казни от кровавого поноса в ужасных судорогах умирает папа Климент Пятый. А в ноябре того же года – абсолютно здоровый Филипп Красивый, как говорили, от инсульта. И это было еще только началом. В течение четырнадцати лет один за другим умирают трое сыновей Филиппа при загадочных обстоятельствах, не оставив потомства. Династия Капетингов на этом прерывается, а на следующих, Валуа, обрушиваются страшные бедствия. Они кончили полным вырождением, и все последние представители династии погибли насильственной смертью. Бурбоны, сменившие Валуа, оказались ничуть не счастливее своих предшественников на троне. Проклятие Жака де Моле продолжало свое кровавое возмездие. Основатель династии Генрих Четвертый пал от ножа убийцы, последний же ее представитель, Людовик Шестнадцатый, был казнен, как вы знаете, со своей супругой Марией Антуанеттой в ходе Великой Французской революции. Любопытная вещь: перед казнью Людовика заключили в Тампльской башне, некогда бывшей твердыней тамплиеров. И вот, представьте, – это рассказывают современники! – после того как короля обезглавили на эшафоте, какой-то мужчина вдруг вспрыгнул на помост, обмакнул руку в кровь мертвого монарха и, подняв ее верх, громко закричал толпе: «Жак де Моле, ты отмщен!.. Вот! Вот, слышите? Слышите?» – Макс внезапно остановился и больно сжал руку Павла.

– Что?.. Нет…

Макс стоял, замерев, вперив глаза в одну точку, напряженно вслушиваясь в тишину и, очевидно, слыша одному ему доступные звуки.

– Что вы слышите? – невольно заражаясь мистицизмом Макса, прошептал Павел.

– Тс-с!.. Он всегда говорит одно и то же… – зашептал Макс.

– Но – что? Что?

– Он продолжает анафематствовать королей…

– Но во Франции уже давно нет королей!

– Это неважно. Есть императоры… в других странах… Есть царь…

Павел вздрогнул. Что это? Он шутит? Или разыгрывает? Мистифицирует? О, ведь Макс большой мистификатор! Одна история с фантастической графиней Черубиной де Габриак чего стоит! Той самой Черубиной (в действительности – бедной, некрасивой поэтессой-хромоножкой), которую выдумал Макс и в которую заочно, по телефонным кокетливым переговорам, «католическим» стихам и придуманным вместе с Максом письмам, влюбился весь бомонд «Аполлона» и безумнее всех его создатель и издатель, эстет, денди и сноб Сергей Маковский! Той Черубиной, из-за которой Макс дрался на дуэли с Гумилевым (слава Богу, никто из поэтов не пострадал!).

Он попытался заглянуть в лицо Макса.

Но – нет. Макс был абсолютно серьезен. Никакого сумасшедшего блеска в глазах. Напротив, глаза были спокойные и грустные.

– Пойдемте отсюда, – попросил Павел, и они перешли мост, соединявший мистический тамплиерский островок с материалистическим, вольтерьянским материком Парижа.

Как странно…

Некоторое время шли молча, потом Макс смешно стал рассказывать о том, как Амфитеатров пригласил его выступить в Русской Высшей школе общественных наук, основанной здесь профессором Ковалевским. Дела в школе в последние годы шли неважно – сам профессор уже давно витийствовал в Государственной думе, и после его отъезда школа захирела, не хватало ни денег, ни профессоров. Только одна меньшевистско-большевистско-эсеровская толпа учеников, постоянно пополняемая из России новыми молодыми адептами, жаждала постижения социальных утопий, ведущих к единственно правильному и осмысленному пути жизни – социальной революции. Вот к этим-то буревестным лохматым юношам и стриженым девушкам и пригласили Макса прочесть лекцию о предвидении и предсказании революции французской.

Можно представить, что им наговорил Макс, каких только оккультных историй он им не пересказал и как его за это рассвирепевшие слушатели революционных наук чуть не побили!

– Самое интересное, что я ничего не выдумывал! – убеждал Макс. – Я действительно общаюсь с Марией Антуанеттой, и принцессой Ламбаль, и даже… – Тут он почему-то понизил голос, – даже с Марией Стюарт. Она теперь живет в теле графини Н. и принимает по средам, очень премилые вечера, и много русских. Между прочим, она обожает Бальмонта. Вы с ним знакомы? Нет? С Бальмонтом вечно смешные истории. Знаете, за что его, бедного, выслали на три года из России? На каком-то вечере он прочел сатиру на Николая и теперь вынужден жить в Париже! Так вот, о Марии Стюарт, то есть о теперешней графине Н. Она утверждает, что до сих пор в затылке чувствует некоторую неловкость от топора…

– Послушайте, Макс, неужели вы всерьез верите во всю эту… чепуху, я имею в виду перевоплощение душ?

Он посмотрел детскими, кроткими глазами на Павла.

– Но ведь это очень интересно!

Масонство Великого Востока, спиритизм, теософия, антропософия, оккультизм, хиромантия, черная и белая магия – с чем только не соприкоснулся вездесущий и ненасытно увлекающийся Макс, чего не испробовал, пред чем не преклонил свою любопытствующую голову!

– А хотите, я отведу вас на черную мессу? – невинно спросил он Павла.

Павел вздрогнул.

– Нет!.. Нет, конечно, зачем!..

– Очень интересно! – повторил Макс. – А знаете, – воскликнул он напоследок, когда они уже подошли к дому, где Павел снимал комнату, – будущий строй и спасение России будет в матриархате!

– Почему? – удивился Павел столь неожиданному пассажу.

– Это моя давнишняя мысль, – улыбаясь, ответил Макс. – Но об этом в следующий раз. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Павел этой ночью не спал. Отворив окно в своей комнате, он до утра сидел и, глядя на ночной Париж, все думал и перебирал в памяти события и встречи последней недели. Эта духовная всеядность самых одаренных людей эпохи пугала Павла. Душа его раздваивалась. Его и влекло к этим фантастически ярким и смелым людям, к их широким талантам, обаянию их интеллекта, их великолепному артистизму, и одновременно – отталкивало. Его строго православное сознание, казавшееся большинству его поэтических собратьев чем-то нафталинным и даже неумным, чуралось всех подпольных и недозволенных попыток проникнуть исподтишка в духовный мир, открывающийся только правильной аскезе и опасный для всех, кто хочет войти в него с черного входа. Но что он мог им сказать и кто захотел бы его слушать?..

По приезде в Париж первым делом он, разумеется, навестил Мережковских. Дверь открыла Зинаида Николаевна в необычном костюме. Она и всегда любила шокировать своими нарядами окружающих. (Кто только не пересуживал ее нарочито вызывающего до неприличия черного платья на розовой подкладке с разрезами, имитирующего при каждом ее движении обнаженное тело, и это – при открытии религиозно-философских собраний, где присутствовали монашествующие – высшие петербургские иерархи!)

На этот раз на ней был мужской костюм: обтягивающие длинные, стройные ноги гетры, сверху –