Безумие Гёльдерлина. Жизнь, поделенная надвое - Джорджо Агамбен

встал и сказал, что слишком тревожится, чтобы лежать дальше, я говорила с ним, сидела с ним рядом, через несколько минут он снова принял лекарство, но беспокоился все сильнее, с ним также был один из наших гостей (Гёльдерлин разбудил его); он умер так – легко, не испытав страданий, моя мать тоже держалась рядом, и никто из нас даже не помышлял о смерти. Наша печаль так велика, что ее не выразить никакими слезами, и все же мы должны тысячу раз поблагодарить Отца небесного, что ваш дорогой брат не мучился, мало кому из людей довелось покинуть этот мир так спокойно, как это сделал он.

Кристоф Шваб так описал смерть Гёльдерлина в его биографии: «Вечером он внезапно почувствовал себя плохо, в поисках облегчения пошел к открытому окну и долго смотрел наружу; было полнолуние, и это, казалось, утешило его. Тем временем силы все покидали его, и он лег в постель. Он сразу же почувствовал, что смерть уже близко…»

Запись в церковной книге Тюбингенской богословской семинарии:

Фридрих Гёльдерлин, библиотекарь, поэт, примерно 40 лет в состоянии mente absens[125].

Родители: Генрих Фридрих Гёльдерлин, чиновник; Иоганна Кристиана, урожд. Гейн.

Дата рождения и возраст: 29 марта 1770 года, 73 года.

Болезнь: отказ легких.

Дата смерти и погребения: 7 июня, 10 часов 45 минут ночи; 10 июня, 10 часов.

11 июня. Из письма профессора Гмелина Карлу Гоку: «Я счел, что его друзьям будет важно, чтобы я произвел вскрытие тела, и надеялся узнать ваше мнение; однако поскольку я не получил ответа, то провел аутопсию в присутствии моего сына и доктора Раппа, и она дала любопытные результаты. Мозг в прекрасном состоянии, хорошо устроен, совершенно здоров, но одна впадина (ventriculus septi pellucidi[126]) сильно расширена из-за присутствия жидкости, стенки утолщенные и отверделые, в частности затронуты coprus callosum[127], fornix[128] и боковые стенки. Поскольку никаких других отклонений обнаружено не было, это расширение, опосредованно оказывавшее давление на самую важную часть мозга, следует считать причиной его сорокалетнего недомогания.

Мы обнаружили, что оба легких заполнены водой, что объясняет его смерть, которая, вопреки тому, как обычно происходит при легочной водянке, наступила быстро и не доставила ему мучений.

Благодарим Бога за то, что он призвал к себе этого припозднившегося странника таким легким и безболезненным образом.

N. B. Похороны выдались пышными, в них приняло участие много студентов».

Погребение прошло 10 июня в 10 утра на Тюбингенском кладбище. Студенты, жившие в доме Циммера, вынесли гроб, за которым следовала еще сотня молодых людей. «Те, кто был рядом с ним, – пишет Шваб, – оплакивали его как брата… голову покойного увенчали большим лавровым венком». Сам Шваб произнес погребальную речь. «Как только гроб опустили в землю, затянутое тучами небо прояснилось, и солнце озарило своими теплыми лучами отверстую могилу». Среди присутствовавших не было ни одного профессора. Даже Уланд и Густав Шваб не смогли приехать, как и брат и сестра Гёльдерлина. Они получат от поэта в наследство 12 259 флоринов.

Рис. 15. Текст с подписью Скарданелли, сделанный К. Т. Швабом для издания «Стихотворений» 1826 года

Эпилог

Что такое «обитающая жизнь»? Положим, это жизнь, проживаемая согласно обыденным состояниям и привычкам. Немецкий глагол wohnen происходит от индоевропейского корня *ven, который обозначает «любить, желать» и одновременно связан с существительными Wahn – «надежда, заблуждение» и Wonne – «радость» (лат. venus). Из этого следует, что в немецком обретение некоей привычки (Gewohnheit) или же состояния соотносится с чем-то приятным и радостным, и (хотя лингвисты, как правило, разграничивают эти термины) – с заблуждением (Wahn) и безумием (Wahnsinn).

Глагол wohnen у Гёльдерлина включает в себя все указанные компоненты значения, и в творчестве поэта он по определению выражает жизнь человека на земле. Без сомнений, «живут» и звезды (die Sterne wohnen ewig – Die Friede, V, v. 55), орлы (In Finsternis wohnen / die Adler – Patmos, vv. 5–6), красота (die Schönheit wohnt lieber auf der Erde – Griechenland, 3 Fass., v. 43) и Бог ([Der Gott] wohnt über dem Lichte – Heimkunft, II, v. 3). Видимо, именно это обстоятельство сближает их местопребывание с человеческим. Одно из высказываний, которое, если верить Вайблингеру, встречается в гёльдерлиновском переводе «Федона» и которое затем развернуто прокомментировал Хайдеггер[129], звучит весьма прямолинейно: «…поэтически проживает человек на этой земле» (dichterisch wohnet der Mensch auf dieser Erde). В этом изречении с некоторой долей вероятности можно расслышать отголоски лютеранской Библии (Евангелие от Иоанна, 1:14), где говорится: «As Wort ward Fleisch und wohnte unter uns («И Слово стало плотию, и обитало с нами»). Став плотью, в которой Бог обитает как человек среди представителей человечества, слово разделяет с людьми обитание как таковое.

Латинский глагол habito, от которого происходит итальянское abitare («жить, проживать, обитать»), аналог немецкого wohnen – это итеративная форма глагола habeo («иметь»). Такие глаголы выражают повторяющееся либо усиленное действие. Они образуются при помощи суффикса – to от основы супина, то есть залога, в котором значение никак не зависит от времени и наклонения[130]; как писал Эмиль Бенвенист, такой глагол «уподобляется положению человека, безмятежно покоящегося на спине (латинское supinus – перевод греческого термина yptios, обозначающего «лежащий на спине»)[131]. «Обитающая» жизнь – та, что многократно и деятельно воплощает определенный способ существования и, как следствие, проживается согласно обыденным состояниям и привычкам. Но какая именно неразрывная нить связывает воедино повторяющиеся и вошедшие в привычку действия? Обитающая, или же привычная, жизнь в этом смысле – та, где присутствует некая особая, неизменная связность с самой собой и всем остальным («Привычная жизнь слабее всего соотносится со всем прочим и отходит от него как можно дальше», – читаем в рецензии на книгу Шмидта[132]). Именно эту особенную форму жизненной связности мы и попытаемся уловить далее.

С каким способом действия мы имеем дело, говоря о привычке? Позднелатинский грамматик Каризий выделяет три типа глаголов: активные (субъект совершает действие), пассивные (субъект испытывает действие на себе), и последнюю группу он обозначает словом habitivum ― при его употреблении агенс и пациенс совпадают и создается впечатление, что «действие происходит или существует само по себе» (per se quid fieri aut esse)[133]. Другой грамматик по имени Фокас, наследник предыдущего, приводит как пример третьего типа, который греки еще называли «средним», глаголы gaudeo[134] («радоваться»), soleo («иметь обыкновение»), fio («становиться»), а также сообщает, что