Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

Стёпка родился, что было ясно из прозвища, в Устюге. Мать его была дочерью кузнеца, а по совместительству — тамошнего Мастера, Ивана Секирина. Предком которого был Олаф Секира, человек, истории которого позавидовал бы, наверное, и Никола Болтун. Бело-алые паруса его драккаров сеяли панику на суше и на воде, от Зелёной земли до Восточных ледяных морей, пугая одинаково иннуитов, ислендигаров, самоедов, нганасан и ненцев. Среди Странников, Мастеров и Хранителей, как я понимал, вообще хватало людей «с историей».

Отец Стёпки, родом с Новгорода, звался Симеоном по прозвищу Храп. Там в то время таким словом называли не тех, кто умел громко спать сидя и стоя, а людей сильных, энергичных, эмоциональных. Ярких. И был Стёпкин батя Хранителем Ели Устюжской. Ну, и служителем Успенского собора — тогда одно другому не мешало. До тех самых пор, пока в один день не сгорели все трое: Симеон, Ель и собор. Чёрные были мастерами диверсий и тайных ликвидаций. Которые переставали быть тайными, когда заканчивались катастрофическими пожарами, превращавшими в пепел и золу километры зелёных лесов.

Мать Степана умерла от горя. Почернела и умерла. За неполный час. Сам он, со слов очевидцев, сошёл с ума, сделался дик и буен, бросаясь на людей в толпе. Отливали водой. Запирали в холодную. В общем, успокаивали бедного сироту, как могли. Долгие годы после этого провёл он в Григорьевском затворе, Ростовском монастыре, изучая все источники, до которых мог добраться. На торгу изводил вопросами купцов и торговый люд с севера и запада. Южных и восточных обходил стороной. Узнал про гибель Древ на землях русских. Про прививки чёрные, что из оставшихся древних обитателей Земли делали ширмы для злой людоедской воли. А из их двуногих соседей — кормушки для слуг Чёрного Древа. И стал Странником.

Имея мотивацию, время, источники и навыки, можно добиться многого. Степан, нарисовав на стене кельи примерную карту известных на ту пору земель и нанеся на неё сведения, полученные от торговых гостей и переселенцев, бродяг и нищих, иноков и княжьих людей, понял, что из-за Поясова Камня, как тогда звали Уральские горы, на родную землю наступал враг. И вышел ему навстречу. Но не наобум, а возглавив настоящую миссионерскую делегацию. В которой, как водится, были и воины, и лекари, и шпионы всех мастей. Делегация несла свет истиной веры дикарям-язычникам. Стёпка Устюжанин нёс кровавую жажду мести чёрным тварям. Так хорошо и ярко знакомую теперь мне. И донёс. И, как процитировал Сергий, «сокрушил, огнём пожёг, топором посёк, испепелил без остатку». По чистой и необъяснимой случайности вышло так, что все чёрные кураторы, что вышли с миссией из Москвы, до цели не добрались, сгинув при странных и непонятных обстоятельствах. Поэтому, когда в столицу донеслись вести о ревнителе веры в диких лесных землях, там сперва очень обрадовались. А потом неимоверно разгневались, узнав, что среди сожжённых и посечённых топорами были только и исключительно Древа, пережившие чёрные прививки.

Это было неожиданно и решительно не похоже на ту историю о прокудливой берёзе, что упомянул, обмолвившись при звонке, Алексеич, а потом прочитал в смартфоне я, пока Шарукан подгонял своих помощников, грузивших коробки в Нивейку во дворе его подвального ателье. Господи, как в позапрошлой жизни было, а не на той неделе… После той притчи про одержимого фанатика с топором наперевес, я представлял неизвестного тогда Степана Устюжанина вовсе не таким. Но это, конечно, был не первый и не единственный случай, когда я, да и не я один, узнавали ту или иную историю в том виде и тональности, в каких подавала её курирующая пресс-служба…

В Москве епископ бывал не единожды. Но приезжал каждый раз в тройном кольце соратников. Ну, то есть братьев и сестёр. И каждый приезд его предварялся небывалыми слухами и предсказаниями о грядущих чудесах подвижника. Поэтому великий князь да бояре встречали его ласково и со вниманием. А отраслевое начальство вслух и в грамотках хвалило и ставило в пример. Что не мешало подсылать по нескольку нанятых лиходеев каждый раз. И бессильно злиться, когда Степан выбирался из очередной западни.

Дальше рассказывать взялся сам герой, вернув историю в прежнее русло, про так понравившийся нам рубиновый напиток.

Сидя в один из очередных визитов на землю Радонежья, которая в очередной раз стала зваться по-другому, на берегу речушки с позабавившим нас названием «Кончура́», Устюжанин, тоже звавшийся в ту пору иначе, вспоминал, как в предыдущее посещение едва не был бит крепкими монасями возле ручья, называемого тогда «Корбуха». Ходивший по лесам да долам путник с лиственничным посохом заинтересовал обитателей скита. Они никогда не были легковерными, и жизнь у многих из них была такой, что одинаково не располагала ни к оптимизму, ни к доверию. Эти, многие, и в монастырях-то подвизались исключительно ради того, чтобы не отправиться по этапу осваивать неизвестные земли и их недра. И чтобы по спинам батоги не гуляли. И чтоб ноздри не вырвали.

Вот эти-то божьи дети, неслышно выйдя из лесу, и поинтересовались у прохожего, чего он тут забыл. И ответ «родничок ищу, водицы испить, братцы» вопрошавших как-то не вдохновил. Завязалась неожиданная для душеспасительной притчи свалка, из которой бывшему епископу пришлось уходить огородами и лесом, потому что к насельникам скитским стали подтягиваться резервы, поднятые «в ружьё» святым криком «Наших бьют!». Но вода в тех ключах всё равно была не та, что, как помнилось, плескалась в баклаге Сергия.

И вот на этих-то благостных мыслях о былом и прозвучал недовольный голос из леса:

— И чего тебе тут как мёдом намазано? Ходит и ходит, беспокойная душа. Опять отовариться жаждешь?

Оборачивался Степан едва ли не в воздухе. Стоявший возле сосны дряхлый, но крупный старикан со здоровенной сивой бородищей и глазами, внешние уголки которых только что не вертикально вниз смотрели, как у шарпея, изучал нового человека на берегу безо всякого удовольствия. И, судя по словам его, новым путник для него не был.

— Поздорову, отче, — вежливо для начала поприветствовал его Устюжанин.

— Здоровее видали, — сварливо буркнул тот, поправив на седой гриве торчавший острым углом вверх чёрный куколь схимника. — Чего пришёл сызнова?

— Обет у меня, отче. Положил себе вызнать, как преподобный Сергий питьё своё готовил. Ягоды все уже знаю. Сколь мёду класть и какого — тоже. С водой беда, никак годную не отыщу. Не пособишь ли?