Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

— Дельно. И правдиво. А то вы, предвечные, любите тень на плетень наводить да околесицу плести. Помогу, коль не шутишь, да слово дашь, что поделишься готовым, — глаз старца заблестел, а ноздри раздулись.

— Даю слово, отче, поделюсь, — кивнул Степан. А вот креститься истово почему-то не стал.

— Ягоды — хорошо. Мёд — очень хорошо, особливо коли донника в нём вдоволь. Вода — покажу, попробуешь, запомнишь, да похожую искать станешь. Она на миру нечасто попадается, но и не в одном-единственном месте тутока течёт. А загвоздка, вишь ты, в Солнце, Яри да Древах.

Степан едва не сел на заросший бережок Кончуры́. От старца в куколе, расшитом белыми крестами да серафимами услышать такое было неожиданно.

— Водицу-то в кадушке оставить возле Древа на сутки надо. А после под Солнышко ясное на рассвете вынести. Да Яри дать чуть ей. Вот тогда и получится питьё алое, будто лалы жидкие, что знающий люд ценит.

Держа слово, данное странному старому схимнику, Устюжанин с каждым посещением Радонежья привозил баклагу, оставляя на берегу речушки, в том самом месте, где состоялась памятная беседа. Пока не узнал в конце XIX века, что собеседник его, монах, подвижник, Христа ради юродивый, отошёл. А в обители, основанной им, царили уже новые порядки. И жили две ищейки второго ранга.

— С тех пор и не бывал, почитай, в тех краях, — грустно закончил небывальщину Степан.

— Предупреждал я Фильку, чтоб уходил, — с горечью кивнул Сергий, — да куда там. Нехорошо так говорить, конечно, но гордыня — что безумие, ни единого шанса не оставляет на спасение, что души, что тулова. Он же десятилетиями с тех пещер округу всю в руках держал. Император всероссийский знал про него да в переписке состоял, шутка ли? Губернаторы, почитай, с руки кормились. Ты знал, что они там печатали фунты, франки и марки?

Тут помимо Устюжанина удивлённо покачали головами все, даже Павлик.

— Идеи-то хорошие были, да про овраги забыли, как водится. Заигрался Хорь. Не успел вовремя ни карты сбросить, ни ноги сделать, а ведь и то, и другое мог, умел, других учил. Давай, друже, за помин душе его и сынов, память им вечная…

Старики-разбойники осушили кубки. А я понял, что ещё хоть одна, крошечная, незначительная, малюсенькая новость о чём-бы то ни было — и у меня просто башка лопнет. Она почти вслух отказывалась принимать дальнейшую информацию. Глядя на нездоровый блеск в глазах Лины и Алисы, можно тоже было предположить что-то подобное. Одному племяннику было отлично — на столе оказались его любимые теперь черничные левашики, и, пока мама с открытым ртом слушала нового бородатого дедушку, он исхитрился зацепить сразу два. Хорошо, что подаренная рубаха его была синяя — щедро политая черничными слюнями, товарного вида она почти не утратила.

— Так, гости дорогие, кто голодным остался? — внезапно спросил Степан. Это хорошо, это правильно. Нам как раз можно было задавать уже только простые вопросы, безальтернативные. И желательно — про еду.

Все загудели, гладя себя по животам, проводя ребром ладони под подбородком или сыто отдуваясь — кто как мог уверял хозяина, что в части питания замечаний не было ни одного.

— Вот и хорошо. Тогда пойдём, горницы вам выделю да покажу. Запоминайте, а то у меня тут потеряться — раз плюнуть. — Это прозвучало чуть тревожно, конечно. — Вы, вну́чки, наверное, на боковую сразу, а мы с Сергуней да Яром посидим ещё чуть. Разговор у нас не закончен. Но коли кто решит остаться — гнать не стану, вам решать.

С этим словами папаша Хэм поднялся, отошёл от стола на шаг и трижды топнул ногой по камню. Мне показалось, что от нашего острова-эстрады стали расходиться круги по воде. А ещё — что под нами шевельнулось что-то громадное, со слона размером. Или больше. Устюжанин тем временем сложил из пальцев на правой руке какую-то немыслимую фигуру, поднёс ко рту и дунул.

Зажмурились все, кроме, наверное, Хранителя — в пещере акустика была потрясающая. И резкий высокий переливчатый звук пронёсся, будто пулемётная очередь. А вслед за ним плавучий остров стал поворачиваться. Золотые низкие ворота, или, вернее, приземистая калитка, в которую мы сюда входили, смещаясь по часовой стрелке, сдвинулась на девяносто градусов. И за ней из лазурной глади поднялся мостик, почти такой же, как тот, по которому мы шли к столу. Только перильца были не белые, а розоватого оттенка, с широкими серыми прожилками. И в конце мостика в стене пещеры засветилась белым двустворчатая дверь. Точно такая же, как та, что была до обеда. Только ручки были не в форме когтистых лап, а вполне обычные, начищенные до блеска, что было видно даже отсюда.

Следом за хозяином, мы ступили на розовые сходни. Я держал Энджи за руку, но, вопреки ожиданиям, скользко не было — вода на этом камне не задерживалась. За нами шла сестрёнка с зевавшим во весь рот Павликом на руках. Замыкал, привычно, дед. За бесшумно раскрывшимися дверями оказался очередной изящно подсвеченный коридор, выходивший в точно такой же, только перпендикулярный ему.

— Глядите, отсюда направо: первая дверь ваша, — Степан кивнул нам с Линой. — Вторая — ваша, — кивок адресовался Алисе. — Ну и крайняя, Сергунь, твоя. Запомнишь ли?

— Постараюсь, — пробурчал дед, переводя взгляд с одной двери на другую. Глянул и налево, где уходили во мрак точно такие же белые дверные полотна. Разглядеть можно было три или четыре.

— Славно. Я в тебе сроду не сомневался никогда. Удобства все в нумерах есть, — он так и сказал: «нумерах», — попить-перекусить, коли охота придёт, тоже найдётся. Ну что, красавицы, доброй ночи? День-то долог был.

Алиса кивнула и направилась к своей комнате. Павлик растёкся пухлой щекой по её плечу и, кажется, уже спал.

— Можно мне с тобой, Яр? — тихонько спросила Энджи, не выпуская моей руки.

Я покосился на Устюжанина. Тот неопределённо пожал широкими плечами, будто признавая за мной право выбора. И право самому нести ответственность за него.

— Можно, солнце. Сам хотел предложить с нами посидеть. А то рванёшь ещё впотьмах повара искать, рецепты выспрашивать. А вдруг он — грузин? — да, привычка скрывать тревогу за дурацкими шутками — страшная, неискоренимая вещь.

Старики хором хмыкнули и почти одновременно развернулись, чуть