Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

ее неземной коже. Красота Роуз казалась мне связанной с какой-то утратой, как будто эта неподвластность времени и отсутствие морщинок вокруг глаз свидетельствуют не о легкости бытия, но об ужасных невзгодах, которые выпали на ее долю. Это была чисто христианская фантазия. Патернализм, обусловленный нашей принадлежностью к расе привилегированных, никак не меняет того, что она нянчила всех моих кузенов и кузин, а потом еще и показала нам, как справляться с приближением смерти родителей моего отца. Это именно Роуз сняла трубку, когда с полуторамесячным младенцем на руках я сомневалась, лететь ли мне в Сент-Луис к слабеющей бабушке.

«Она ждет вас, мисс Лэйси. Она хочет видеть этого ребеночка».

Всю свою жизнь мой дед молча оказывал поддержку Роуз. Образование ее детей и внуков было оплачено без каких-либо вопросов. Врачи. Арендная плата, автомобили, зимняя одежда. Все это даже не обсуждалось.

В своих воспоминаниях Лорен Кэри пишет еще и о том, как потеряла голову, узнав о болезни матери. Обеспокоенный ректор вызывает ее и спрашивает, почему бы ей просто не съездить домой: «Уверен, что ваши учителя с радостью отпустят вас навестить маму». Ему и в голову не приходит, что у Кэри нет на это денег. И мне бы тоже не пришло. До меня попросту не доходило, что ребенок может не поехать к родителям на День благодарения по каким-то другим причинам помимо собственного нежелания. Кэри пишет, что администрация додумалась выдать ей деньги на поездку к маме. Она приняла их скрепя сердце. Как и остальным немногим чернокожим ученикам, ей казалось, что она присутствует в этой школе только для галочки.

Пишет она и о мальчиках из школы Св. Павла:

«Кто-то общался с нами вполне естественно, кто-то был подчеркнуто уважителен. Помню, что была рада, что я не одна из белых девочек. Мальчики пялились на них. На моих глазах они разглядывали то одну, то другую, а потом возвращались к какой-то конкретной девочке: ее волосам, руке или затылку».

Думая о том, каково приходилось (приходится) чернокожим в школе Св. Павла, я нахожу полезным свой опыт изнасилования. Измеряя утрату того, на что, как мне казалось, я имела право, я могу видеть, что, предположительно, стало моим. Следовательно, могу оценивать то, что не предназначалось (никогда не предназначалось) другим.

Только один из изнасиловавших меня мальчиков был белым. Не думаю, что следует сказать об этом что-то еще.

Спустя еще пару не богатых на события часов на кухне бабушка спросила у мамы, не пора ли извлечь несчастную индейку из духовки.

«А сок течет?» – спросила мама. Она изо всех сил старалась не вмешиваться в процесс.

«А должен?» – сказала бабушка.

Индейка превратилась в обугленный панцирь. Мы совершили вечерний налет на Denny's (американская сеть дешевых ресторанов. – Прим. пер.). Я в жизни не представляла мою маму в Denny's – она не доверяла сетевым заведениям, – но она уселась на диванчик так уверенно, как будто это было для нее обычным делом. Мы с братом не верили своему счастью. Бездонные порции напитков с кучей льда. Полные тарелки подливки. Мороженое с шоколадным сиропом.

На следующий день мы поехали домой. Папа объявил, что хочет поднажать, поэтому останавливаться будем, только чтобы заправиться. Мы никогда не проводили у его родителей больше одной ночи, и это был один из тех редких случаев, когда мы задержались у них так надолго. У нас появилась заморочка из ряда вон: похоронив последних из своих предков, бабушка с дедушкой собрались продавать свой дом и переезжать во Флориду. Такая уступка временам выбила родителей из колеи, и они нервничали. Я нацепила наушники, чтобы отключиться от конфликта на переднем сиденье.

«Они ужасны», – сказала мама. Ей хотелось, чтобы папа извинился.

Папа и не думал этого делать.

«Они – мои родители», – сказал он.

«И тем не менее они просто ужасны».

«Алисия, прошу тебя».

«Нет, ты слышал, чтобы они что-то спросили про учебу Лэйси? Или про футбол Джеймса?»

Папа смягчился: «Не слышал».

«Правильно. Потому что они не спрашивали».

«Ну, может, забыли».

«Они нас терпеть не могут».

Папа не ответил.

Брат заснул.

За окнами до самого горизонта зимовали кукурузные поля. Смогла бы я удрать в эти поля, если бы у меня получилось незаметно для всех открыть дверь, выпрыгнуть из машины и остаться живой и невредимой? Сколько мне пришлось бы странствовать, чтобы попасть туда, где можно было бы начать новую жизнь? Помню, как отчетливо представила себе пересекающиеся плоскости этого момента: вот наша машина летит вперед, вот отец держит руль на десять и два, тщательно регулируя зеркала, а вот дверь, у которой я свернулась в клубок, распахивается настежь. А если просто рвануть в этом направлении? В моем воображении я удалялась на восток, а они продолжали путь на север. Отныне наши пути разошлись навеки.

Примерно за сто миль от дома папа заехал на заправку. Мы вышли из машины, чтобы размять ноги. Под внимательным взглядом мамы я сбегала по смерзшемуся гудрону в грязный туалет за служебным помещением. По трассе проносились огромные грузовики. Нескончаемым потоком они направлялись на север, к первым крупным развязкам южной окраины Чикаго. Я была признательна за возможность вернуться в теплую машину и позволить папе выехать на трассу и помчать нас к дому.

Когда мы доехали, я перенесла в дом подушку, плеер, рюкзачок с микстейпами и мусор, оставшийся от наших перекусов. Одеяльца нигде не было. Мы посмотрели под сиденьями. Мы заглянули в багажник. Перетряхнули содержимое дорожных сумок. Одеяльце куда-то пропало.

«Вспомни, утром ты его в руках держала? – спросил папа. – Должно быть, так и осталось в доме у родителей».

Мы позвонили Джинни и Большому Джиму. Нет, сказали они. Совершенно точно не у них. Лэйси наверняка забрала его с собой. Она же постоянно таскает с собой эту штуку, так ведь?

Я не помнила. Не могла представить, что оно было у меня на обратном пути, но, с другой стороны, я же была настолько погружена в свои фантазии о побеге в другую жизнь, что толком не замечала ничего вокруг. Хотя, конечно, должна была взять его с собой.

«Ну, что же. Это не вселенская катастрофа. Значит, пришло время расстаться с ним», – сказала бабушка.

Я точно знала, что мое одеяльце было в моих вещах. И оставить его я нигде не могла после того бабушкиного замечания. Тогда я даже не взяла его к себе на ночь. Точно не вынимала из рюкзака.

«Ну не могло же оно просто исчезнуть? – сказал папа. – Очень странное