Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

Она промолчала.

Мы вошли в фойе верхней столовой и встали в длинную очередь к раздаче. Я сделала вид, что читаю объявления на информационном стенде. Графики приема белья в стирку, общественные мероприятия. Расписание спортивных соревнований, домашних и на выезде.

«Ну и ладно», – тихо сказала она.

Мысленно я молила Кэролайн сказать что-нибудь еще. Я не собиралась обманывать ее. Своей отговоркой я как будто отказывала ей в дружбе. Она рассердится, и правильно сделает. Но мне-то как быть? Как это исправить?

В начале учебного года сердцеед Нокс Кортланд из выпускного класса объявил, что влюблен в Кэролайн. Сначала по неофициальным каналам, а потом во всеуслышание. Но у нее на примете был другой – тоже гребец, невероятно сильный и с шевелюрой, которую она называла «небрежной». Ей нравилось, как его волосы развеваются на ходу, контрастируя с широченной улыбкой и мускулистым телом. Через несколько лет он будет выступать на Олимпиаде, но в нашей школе это был просто старшеклассник по имени Дэйв. И, по мнению друзей Нокса Кортланда, неподходящая пара для Кэролайн.

Однажды вечером, незадолго до этого вопроса Кэролайн, мы были в нижней столовой. Кто-то из приятелей Нокса внезапно поднялся со своего места, как будто собравшись произнести тост, и выкрикнул: «Слушайте!»

Все взгляды устремились на него. Наша обычная компания – девочки из Киттреджа плюс Мег и Табби – тоже обернулась к нему в полном составе. Приятель Нокса пристально смотрел на Кэролайн.

«А могла бы получить его, – сказал этот лизоблюд, указывая на Нокса. – Тебе это понятно?»

Кэролайн побледнела, в ее глазах появилась боль. Она действительно тусила с Дэйвом уже пару недель, но не говорила ничего обидного и не отказала Ноксу прямо. Просто стала встречаться с другим. Мы не очень понимали, как реагировать на взрыв праведного гнева этого мальчика. Брук изумленно открыла рот и была готова рассмеяться. Остальные были в ужасе. А этот старшеклассник проорал, указывая на нашу Кэролайн: «Ты вообще хоть соображаешь, что творишь?» Он взял свой поднос и отодвинул ногой стул. За ним, опустив головы, последовала вся их компания, в том числе Нокс. Проходя мимо нас, он пригнулся и сказал: «Дэйв – придурок».

Кэролайн смогла бы понять. Она пошла бы со мной сообщать учителям. Она бы услышала.

Почему я не рассказала?

Воспоминание об этом существовало за каким-то подобием тонкой эластичной мембраны, которая была скорее органом моего тела, и я испытывала чисто инстинктивное нежелание нарушить ее. Я так старалась не сломаться, и тут моя подруга, близкая подруга, задает мне вопрос, который кажется еще одним посягательством. Я не могла ответить ей.

Мы добрались до раздачи и, проигнорировав горячие блюда, пошли за чаем и кофе. Я бросила в тостер замороженную вафлю. Кэролайн заварила себе чай. На ее подносе лежало зеленое яблоко. Она встала рядом со мной у хлеба и булочек и зачерпнула себе арахисовой пасты.

Обычно в ожидании моей вафли мы стояли и трепались там же, у тостера. Но сегодня она взяла свой поднос и пошла к нашим подругам.

Когда моя вафля наконец была готова, есть мне уже не хотелось. Но я все равно намазала ее маслом и посыпала коричным сахаром. Я всегда питалась как маленький ребенок. Носила парку и перчатки, как девочка в гостях у бабушки. Я была нелепа. Пристроила свой поднос на стол подруг, стыдясь собственной еды, и уселась перед ним.

Я получила несколько вымученных улыбок. Мое сердце замерло. Новости добрались до моих подруг. Вот оно.

Мое горло болело вот уже несколько дней, что было достаточно веской причиной, чтобы не есть. Брук фыркнула по поводу какого-то урока, Мэдди хихикнула в ответ. Кэролайн нарезала себе яблоко тупым столовским ножом. Я лихорадочно соображала, как мне избежать отдаления моих конфиденток, но не придумала ничего, кроме как рассказать то, что я категорически не могла рассказать. Ничто другое не будет выглядеть для них убедительным.

Без пяти минут восемь мы побросали свои подносы на транспортер, похватали с пола свои рюкзаки и, водрузив их на плечи, вышли из дверей столовой. Повсюду сновали врывающиеся в день школьники, и, присмотревшись, вы увидели бы меня идущей в стайке девочек, как будто ничем не отличаясь от них. Но теперь грязь коснулась и их тоже, а вдобавок я обманула Кэролайн. Я поняла, что с этого момента начинается реально стремительное падение. Чем оно закончится, я не представляла.

Как было сказано выше, для начала я заболела.

Мой первый визит в медпункт оказался бесполезным. У меня сохранились лишь отрывочные воспоминания о том, как я беспокойно лежала на кушетке, а за занавешенными окнами раздавались голоса моих соучеников. Я думала, что схожу с ума, а мое горло либо распухает, чтобы удушить меня, либо шелушится до кровавых ран, и все это будет длиться вечно.

В конце концов мне назначили необходимое лекарство, но не сказали, почему мне нужно именно оно. Антивирусный препарат зовиракс сделал свое дело. Язвочку в горле я так и не увидела. (И до сих пор тоже – я же не могу исследовать такое глубокое место.) Рецидивы случались примерно раз в полтора месяца, поскольку я не принимала зовиракс профилактически, как положено при моем диагнозе. Но школьный врач не сказал мне, в чем проблема. И не собирался этого делать.

Когда я прилетела домой на День благодарения, мама встретила меня в аэропорту. В машине меня ждала корзинка клубники. Она наскоро обняла меня: «Залезай скорей! Холодно! Наконец-то ты дома! – Протянув мне корзинку, мама сказала: – Видишь, мы сразу начинаем кормить тебя витамином С!» Я же была тяжко больна, как-никак.

На ее лице не было ничего, кроме радости. Ну и на моем тоже.

В том году мы проводили собственно День благодарения в Сент-Луисе в доме папиных родителей, где они жили вот уже более тридцати лет. Наша семья ездила туда, чтобы пойти навстречу пожеланиям многочисленных родственников, больше по обязанности, чем из теплых чувств. Поистине незыблемой традицией для папы было успеть сделать снимок своих детей для рождественской поздравительной открытки до окончания выходных Дня благодарения. Он скорее поступился бы праздничной трапезой, но ни в коем случае не фотографированием своих рыжеволосых веснушчатых чад в их парадных нарядах. Все вечера первой недели Рождественского поста он занимался тем, что наклеивал это фото на сотни поздравительных открыток, мурлыча святочные песенки. В его списке адресатов были прихожане нашей церкви, члены клуба, родители наших друзей детства, знакомые