Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

Уходя, смуглолицый оглянулся, мигнул мне значительно и указал ладонью куда-то вдаль. Проследив за направлением его руки, я увидел голубую, мерцающую полоску воды.

Ребята звали меня туда, к излучине Дона! Пора было смываться… Отмахиваясь от разъяренной торговки, я сказал примирительно:

– Ну, чего ты, старая, развопилась? Остынь. Я же ведь не о тебе лично говорю, я – вообще… – и отступил поспешно – окунулся в толпу.

Минуту спустя, когда я выбирался уже из рыбных рядов, послышался истошный, пронзительный бабий вопль. Торговка обнаружила пропажу и убивалась теперь, голосила на весь Привоз.

Боюсь, что я разочарую моралистов и блюстителей нравственности: никаких угрызений совести я в этот момент не испытывал – наоборот! Я был ожесточен, предельно озлоблен. Озлоблен на весь мир, на всех людей.

«Меня никто не жалел, – угрюмо думал я, – никто, никогда! После того как умер отец, я ни от кого не видел добра – ни от близких мне людей, ни от чужих. Все они – дерьмо, все одинаковы! С какой стати я буду им сочувствовать? Проклятые, они заслуживают не жалости, а мести».

Так я размышлял, продираясь сквозь базарную толпу, и потом шагал по берегу Дона. Я шел к блатным. Путь мой был ясен; сама судьба указала мне его.

Я ступил на эту стезю случайно, но менять ее отныне не собирался! Единственное, что меня беспокоило, – это предстоящее знакомство с кодлой, с таинственным воровским миром. Как там отнесутся ко мне, как примут? Да и примут ли?

Я разыскал блатных довольно быстро; они размещались за бугром, на пляже – на песчаной косе, омываемой мутной, радужной от мазута водою.

Кодла была в сборе! И выглядела она со стороны весьма мирно. Развалясь на песке, урки выпивали, закусывали, некоторые из них загорали, подставляя солнцу расписные, татуированные плечи и животы. Иные сидели, собравшись в кружок; там шла игра, трещали карты, раздавались отрывистые, странные, похожие на заклинания слова: «Иду по кушу. Не заметывай! Четыре сбоку – ваших нет!»

Здесь же слонялись и женщины, очевидно воровки или же проститутки, а может быть, просто подруги блатных.

Внезапно из-за днища опрокинутой барки выглянула белесая, с растрепанной челочкой голова.

– Эй, ты! – крикнул Хуторянин и свистнул в согнутый палец. – Где это ты застрял? Иди давай получай долю!

Я приблизился к барке, и тотчас же у меня схватило от голода кишки, рот наполнился вязкой, тягучей слюной… Ребята пировали!

На разостланной газете у их ног были навалены помидоры, куски колбасы, ноздреватые, крупные ломти хлеба. Лоснилась желтоватая тарань. Зыбко поблескивала початая бутылка водки.

– Я уж было подумал – тебя прихватили, – проговорил Хуторянин. – Смотрю: нету и нету… Так как – все нормально?

– Нормально, – усмехнулся я, вспоминая торговку, перекошенное ее лицо, пронзительный, судорожный голос.

– Ну и лады, – сказал он, – отдыхай… Может, захмелиться хочешь?

И, не дожидаясь ответа, быстро (он все делал быстро!) схватил бутылку, плеснул из нее в стакан и широким жестом придвинул мне закуску.

Молча, благодарно принял я из рук его стакан водки, выпил, перевел дух и хищно впился зубами в пахучую, нежно похрустывающую горбушку.

Покуда я ел, ребята помалкивали, курили, затем один из них (тот, кто был в клетчатой кепочке) сказал с едва уловимым акцентом:

– Давай, дорогой, рассчитаемся.

Он пошуршал в кармане, достал оттуда пачку смятых червонцев, разгладил их, разровнял и сунул мне в ладонь.

– Держи! Девять красненьких. Всем поровну – так?

– Так, – согласился я. И замолчал, посуровел, разглядывая замусоленные эти бумажки – первую блатную добычу, первый свой воровской гонорар.

– Это все, конечно, зола, – проговорил Хуторянин, по-своему расценив мою задумчивость, – но ничего! Курочка по зернышку… К вечеру пробежимся еще разок – и лады. Базар у нас здесь бога-а-тый.

Он выразительно щелкнул пальцами. И вдруг спросил, глядя на меня в упор:

– Ты откудова залетел?

– Из Москвы, – ответил я, весь подобравшись внутренне, боясь хоть в чем-нибудь оплошать.

– Чалиться где-нибудь приходилось?

– Конечно, – сказал я. Слово «чалиться» было мне знакомо, означало оно – сидеть, быть в тюрьме… Я запомнил его давно и накрепко.

– Где же ты побывал?

– Да почти везде, – процедил я, лениво оттопыривая губу. – В Бутырках, на Красной Пресне.

– Я тоже в Москве подзасекся разок, – протяжливо и гортанно сказал смуглолицый. – Только я не на Пресне был, а в Таганке… Знаешь Таганку?

– Знаю, – соврал я, – тюрьма знаменитая.

– Ну, давай знакомиться!

Он протянул растопыренную, раскрытую для пожатия пятерню. Представился:

– Кинто, – и посмотрел на меня выжидательно.

И вот, в тот самый момент, когда я уже готовился пожать ему руку и мысленно, наспех подыскивал собственное свое прозвище (хотелось назваться как-нибудь позамысловатей, поблатней), откуда-то сбоку прозвучал шепелявый, медленный, странно знакомый голос:

– Чума, ты, что ль? Вот не ожидал!

Я поднял голову – и увидел Гундосого.

Глава 12

Сын босяка – это красиво!

Первым моим чувством было смятение. Встреча с давним этим врагом не сулила мне ничего хорошего…

Кривя в ухмылочке мокрые свои губы, Гундосый спросил:

– Ты что, Чума, тут делаешь?

– Сам видишь, – сказал я, – выпиваем…

– Ну так пойдем со мной, – заявил он, – выпьем еще и, кстати, потолкуем. Как-никак, давние знакомые.

Я медленно встал и побрел за ним, увязая в раскаленном песке. Тон его озадачил меня. В нем не чувствовалось прежнего высокомерия; слова звучали мягко, почти дружелюбно.

«Что-то тут не так, – лихорадочно соображал я, – что-то за всем этим кроется… Непонятно только – что?»

Когда мы отошли, он сказал, искоса оглядывая меня:

– К шпане, значит, прибился? Блатную жизнь полюбил? За-а-а-бавно!

– Так уж вышло. – Я пожал плечами. – Такая выпала карта… И переигрывать поздно.

– И… не страшно? – поинтересовался он.

– А чего бояться-то? – беспечно ответил я.

– Ну, как же! Наша жизнь – не мед. Нет, не мед. Всякое бывает.

– Ерунда, – отмахнулся я. – Ты же знаешь, я не из пугливых. Помнишь ту ночь – на Красной Пресне?

Мгновенная судорога передернула его лицо. Верхняя рассеченная губа дрогнула и приподнялась, придавая ему сходство с каким-то мелким зверьком.

– Слушай, – сказал он, – к чему ворошить старое? – Он подался ко мне, придвинулся вплотную: – Ты вот что… Хочешь со мной дружить? Хочешь, чтоб я тебе помог?

– Что-о-о? – Я даже попятился, удивленный. – Дружить?

Я ожидал всего, чего угодно, но только не этого! И, колеблясь, томясь, опасаясь подвоха, спросил Гундосого:

– Это… серьезно?

– Конечно, – ответил он, – тут, милок, не до шуток. Если желаешь –