Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

– Мне нужно потолковать с вами, – внятно произнес инспектор. – Сейчас идет перерегистрация паспортов, а с вашим паспортом кое-какие неясности… – Он помолчал, сопнул в трубку. – Итак – жду!

– Хорошо, – отозвался я, умеряя дыхание, стараясь говорить как можно небрежней. – Ладно. А… когда?

– Желательно – поскорей. Вы сейчас что делаете?

– Да тут один эскиз заканчиваю.

– Эскиз? – Он опять приумолк, зашуршал бумагами. – Это надолго?

– Минут на двадцать, не больше.

– Вот через двадцать минут и приходите.

Голос его неуловимо изменился – посуровел слегка, обрел необычную густоту:

– Только не задерживайтесь, не заставляйте ждать. Являйтесь точно. Ясно?

– Ясно, – пробормотал я, бросая трубку на рычаг. – Все ясно…

Я закурил и осмотрелся – обвел взглядом просторное, залитое светом помещение отдела. Я понимал, что вижу его в последний раз… И прощался с ним мысленно. С ним, с благополучной жизнью, со всеми своими иллюзиями и мечтами.

Однако затягивать прощание было нельзя. В моем распоряжении имелось всего лишь двадцать минут. Двадцать минут, отпущенных мне судьбою; последний ее подарок, единственный, крошечный шанс. За это время я должен был пересечь заводскую территорию, благополучно выбраться наружу и раствориться, исчезнуть в уличной толчее.

Беспечно посвистывая, вертя в пальцах сигаретку, я направился к выходу. Плотно притворил за собою дверь. Оглянулся – коридор был тих и безлюден. И я побежал по нему осторожно, крадучись, все убыстряя шаги.

Ночевал я на вокзале – идти к себе домой не рискнул. Рано утром, невыспавшийся, грязный, в мятом костюме, я разыскал телефон-автомат и набрал домашний свой номер.

Ответил мне Ягудас; голос его был нетерпелив и вкрадчив.

– Ты откуда звонишь? – поинтересовался он.

– От друзей, – пояснил я уклончиво. – Загулял вчера, выпил. Ну и остался у них ночевать.

– Где же ты все-таки?

– Да какая разница? – сказал я. – Это не важно… Интересно другое. Ко мне вчера приходил кто-нибудь?

– Приходил, – негромко и как-то нерешительно отозвался он.

– Кто?

– Какой-то друг.

– Как он себя назвал?

– Да никак. Сказал, что друг. И все. Подождал немного и ушел; пообещал заглянуть сегодня утром. У него к тебе срочное дело есть… Потому я и спрашиваю: где ты?

Он помедлил выжидательно. И потом:

– Если этот твой друг явится еще раз, что ему передать?

– Передайте привет, – сказал я.

Ягудас хитрил, недоговаривал, это было ясно. Те немногие приятели, с которыми я общался, были знакомы ему; неизвестный этот «друг» принадлежал, конечно же, к иной категории… И теперь караулил меня, поджидал. Он находился в контакте с Ягудасом! И вот почему сосед мой так настойчиво допытывался: откуда я звоню…

Я вышел из телефонной будки с отчетливым ощущением близкой опасности. За мной охотились, обкладывали – как волка во время облавы. Надо было спасаться, бежать… Но как? И куда? Я был без документов (паспорт мой остался на заводе, в отделе кадров) и почти совсем без денег. Растерянный, я топтался в зале ожидания среди горланящих, суетящихся, спешащих куда-то людей… Суета их, на первый взгляд, казалась бессмысленной. Но все-таки каждый, в отличие от меня, имел здесь определенную, точную цель. Каждый спешил по своему маршруту, по делам или к родственникам.

К родственникам! Я словно бы вдруг очнулся от дремоты. Странно, что эта мысль не пришла мне раньше. У меня ведь тоже есть родственница – старшая сестра отца Зинаида Андреевна Болдырева. Она безвыездно живет в Новочеркасске, знает меня понаслышке и теперь, без сомнения, будет рада увидать меня и приветить.

На исходе дня я уже сидел в купе скорого поезда Москва – Ростов.

На билет ушли все имеющиеся у меня деньги – все, до копейки! Однако обстоятельство это мало меня беспокоило. «Двое суток пути, – рассудил я, – срок небольшой. Как-нибудь перебьюсь, поголодаю, не страшно. Главное, добраться до Новочеркасска! Там, у тетки, поправлюсь, отъемся на донских хлебах… Когда-то она помогала моим родителям, теперь поможет мне».

Глава 10

Раздобыть еду

Новочеркасск открылся мне на заре; он выплыл из пепельной мглы – просторный, разбросанный по склону горы, позлащенный утренним солнцем… И вскоре я уже шагал по улицам бывшей столицы Всевеликого войска Донского.

Адрес тетки я знал весьма смутно. Помнил только, что дом ее находится где-то в самом центре города – на одной улице с особняком Беляевских. Знал также, что улица эта называлась в свое время Ратная, а теперь переименована в Красноармейскую. Сведения были скудны, однако для Новочеркасска их оказалось вполне достаточно.

Первый же встреченный мною старик (в полинявшей казачьей фуражке и шароварах, заправленных в толстые вязаные чулки) охотно и обстоятельно растолковал мне, как пройти к дому Болдыревых.

– Когда-то богатый особнячок был, видный, – заметил он, посасывая гнутую хрипучую трубку, – а теперь и смотреть не на что. – Он наморщился и сплюнул в пыль. – Срамота, грязь… Был один хозяин, теперь их сорок… Все хозяева! Некого на хрен послать.

Дом и действительно вид имел неопрятный, запущенный; фасад его был в потеках, в ржавых пятнах сырости, парадный вход заколочен досками. На резной решетке двора моталось белье, развешанное для просушки. Здесь же толпились бабы – галдели, перебранивались, сорили подсолнечной шелухой.

– Зинаида Болдырева? – задумчиво в ответ на мой вопрос протянула одна из них. – Что-то я не соображу. Я ведь тут недавно… Это кто же такая?

– Бывшая хозяйка этого дома, – сказал я. – Неужто не знаете?

– Ах, бывшая, – засмеялась она. – Ну как же, как же! Знаю. Андреевна… А вам она зачем?

– По делу, – сказал я сухо.

– Ну, так ступайте наверх.

– Куда же? – спросил я, окидывая взглядом окна второго этажа.

– На самый верх, – пояснила баба. И опять засмеялась, обнажая крупные желтые лошадиные зубы. – Ихние хоромы – под крышей, на чердаке!

Я поднялся на чердак по скрипучей узенькой лестнице. С трудом разыскал в полумраке дверь. Толкнул ее и ощутил густой, невыразимо сладостный запах жареной картошки.

Я словно бы опьянел от этого запаха (я ведь не ел почти трое суток!) и, войдя в просторную, чисто прибранную комнату, как-то сразу ослаб; прислонился к дверной притолоке, смахнул рукавом испарину со лба. Голова у меня кружилась. И вероятно, поэтому я не сразу заметил стоящую в глубине комнаты женщину.

Невысокая, седая, в брошенном на плечи платке и темном, старушечьем платье, она стояла возле стола – возле сковородки с шипящей, розовой, подернутой паром картошкой.

– Здравствуйте, – сказал я. – Вот мы и увиделись наконец. Я Трифонов. Сын Евгения Андреевича.

– Сын Евгения? – Она вздрогнула, судорожно нашарила на столе пенсне и поднесла его к глазам. – Это какой же сын –