Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

class="p1">Было странно и дико видеть все это на исходе великой войны, в середине двадцатого века. Я чувствовал себя, как в скверном сне. И такое же чувство испытывали другие.

Хотелось очнуться, избавиться от наваждения… И вероятно, поэтому казаки задвигались вдруг, зашумели все разом, заговорили нарочито громко и оживленно. И тотчас же, отзываясь на голоса, заржали пасшиеся неподалеку кони.

– Ерунда, – тряхнув курчавым чубом, повторил Асмолов. – Старухины фокусы.

– Как же она, по-твоему, ухитряется? – воскликнул угрюмый парень по прозвищу Бирюк. – Огонь-то ведь не из трубы шел, а наоборот… С неба. Я видел, братцы. Все точно видел!

– Черт ее знает, – смущенно развел руками Асмолов.

– Вот именно, – усмехнулся я.

– Проверить бы эту ведьму, – поднявшись и отряхивая гимнастерку, проворчал Асмолов, – разъяснить ее. Чем она там занимается?

Грузно, вперевалочку, направился он к хате, но не дошел, остановился в замешательстве. Казаки засмеялись. Тогда Асмолов сорвал с плеча карабин и выстрелил наугад в небо, в лиловую, мерцающую над крышей звезду.

Он выстрелил – и звезда погасла. Зеленоватое сияние разлилось на востоке, потянуло росистой свежестью; начинался рассвет.

Так вот она и катилась, моя армейская жизнь; в ней, как я уже говорил, не было ни крупных дел, ни серьезных событий. Война почти не затронула меня – прошла стороной.

Серьезные события начались в мирную пору – после того как я демобилизовался из армии и вернулся в Москву.

Глава 9

Побег

Я вернулся повзрослевший, грубоватый, окрепнувший… Увидев меня, мать всплеснула руками.

– Ты стал совсем как отец, – сказала она, – та же походка, тот же взгляд. Только вот боевых наград не выслужил.

– Не повезло, – отшутился я.

– Скорее всего, наоборот, повезло, – возразила она серьезно. – Могло ведь так случиться, как с Андреем. Его, ты знаешь, наградили. – Она всхлипнула. – Посмертно…

И затем, помедлив, спросила:

– Что же ты теперь собираешься делать? Будешь учиться или работать где-нибудь?

– И то и другое, – сказал я.

– Правильно, – одобрила она, – пора становиться на ноги по-настоящему! О тебе, кстати, все время вспоминает Дмитрий Стахиевич Моор. Сходи к нему непременно. Он теперь лауреат Сталинской премии, член правления Союза художников… Словом, человек большой – посодействует!

С помощью старого моего учителя я вскоре поступил на работу в рекламный отдел крупнейшего в Москве автомобильного завода имени Сталина (ныне он переименован и называется заводом Лихачева). И тогда же стал посещать студию изобразительных искусств ВЦСПС, где преподавали – помимо Моора – такие превосходные мастера, как Алякринский, Ряжеский, Юон.

Все вроде бы складывалось благополучно. После многих бед и мытарств жизнь начала наконец входить в берега.

Работа хоть и была скучновата, но все же устраивала меня (я занимался цветными рекламными каталогами, предназначенными для Америки), учеба в студии шла вполне успешно. На выставке зачетных работ по классу иллюстративно-плакатной графики несколько моих эстампов были одобрены худсоветом и замечены критикой. Одну из акварелей, изображавшую салют – россыпь ярких огней по синему полю, приобрела за хорошую цену дирекция Трехгорного текстильного комбината. И спустя недолгое время в продаже появилась нарядная, сделанная по моему рисунку ткань.

Одновременно с этим я получил издательский заказ – первый в своей жизни и довольно крупный профессиональный заказ на серию иллюстраций к сборнику известного фольклориста и сказочника Афанасьева.

– Ты, старик, в люди выходишь! – уважительно и чуточку ревниво заявил с улыбкою молодой художник Алеша Крайнов, служивший вместе со мною в рекламном отделе. – Половина Москвы в твоих ситцах ходит, отовсюду заказы сыплются… Лафа! Только не возгордись, смотри не вздумай задаваться.

С ним и еще с одним рисовальщиком – худым и носатым Давидом Гатлобером – я сдружился сразу же, как только поступил на службу. Нас сблизили общие интересы, одинаковые творческие замыслы. Да и в прошлом у нас тоже было немало сходного.

Так же как и я, оба этих парня испытали на себе тяготы сталинских репрессий (Давид потерял в тридцать девятом году брата, Алексей – родственников со стороны матери). И оба недавно только демобилизовались из армии. Будучи по возрасту старше меня, они успели понюхать пороху, прошли с войсками по всей Европе и повидали иную, вольную жизнь. И теперь, беседуя со мною, друзья частенько вспоминали виденное; вспоминали и сравнивали с окружающим нас бытом. И весьма откровенно критиковали его.

В разговорах такого рода я, как правило, почти не участвовал – размышлял о другом. Все помыслы мои были отданы искусству; только это занимало меня тогда. Только это! В экономике я разбирался слабо, политики чурался, избегал ее; она казалась мне делом темным и низменным, не стоящим внимания истинного художника.

Однако избежать политики мне не удалось; она сама – внезапно и грозно – напомнила о себе…

Придя как-то утром на работу, я не застал там ни Гатлобера, ни Крайнова; столы их пустовали весь день, а вечером, перед уходом, одна из сотрудниц отдела шепнула мне:

– По-моему, их арестовали.

– Откуда ты знаешь? – насторожился я, также переходя на шепот. – Ты их, что ли, видела?

– Ну да! Они же были здесь утром, как раз перед самым твоим приходом. Ну буквально минут за пять… Только вошли, поздоровались – и сразу их вызвали.

– Куда?

– В контору. К инспектору по кадрам.

– Ну, – облегченно вздохнул я, – это еще не так страшно.

– Ты думаешь?

– Конечно. Непонятно только, что они там делают до сих пор?

– А их там уже нету, – глуховато, с запинкой выговорила девушка. – Я видела курьера из конторы; он рассказал. Их, оказывается, ждали… И с ходу взяли под конвой.

– Но за что? – спросил я. – За что?

– Кто его знает… Говорят – за болтовню, за крамольную агитацию. Вроде бы они в какой-то подпольной организации состояли. Чушь, конечно, но все равно жаль их. Такие славные мальчики.

В эту ночь я долго не мог уснуть; бродил по комнате и беспрерывно курил, исполненный мрачных предчувствий.

«Если уж ребят заподозрили в крамоле – дело гиблое, – думал я. – Теперь им хана. Да и мне, пожалуй, тоже. Я ведь с ними дружил. Чекисты начнут проверять все их связи, все знакомства – и выйдут на мой след».

Предчувствия не обманули меня; через день после описываемых здесь событий, когда я набрасывал, склонясь над столом, новый рекламный эскиз, меня внезапно позвали к телефону.

Мягкий, развалистый голос сказал в самое ухо:

– Вы сейчас свободны?

– Да не совсем, – ответил я. – А кто это?

– Инспектор по кадрам, – ответили мне.

На секунду я почувствовал стеснение и тяжесть в груди. Сердце глухо стукнуло и замерло и потом зачастило неудержимо. «Ну вот, –