Сталинград. Как состоялся триумф Красной Армии - Майкл К. Джонс

районе ста метров. Чуйков призвал его быть внимательным: колебания хотя бы и на сто метров могут привести к сдаче кургана. «Умру, но с Мамаева кургана не отойду!» – уверенно ответил Горишный. Столь значимой была эта высота для Красной Армии.

Сентябрьские картины

Возврат Мамаева кургана, несмотря на крайне сложную обстановку в городе, стал фактором, многократно увеличившим волю к сопротивлению у защитников Сталинграда. При этом по всему городу распространялся запах пожарищ и смрад смерти.

Леонид Гуревич вспоминает: «Это был пейзаж, среди которого оказывалось совершенно невозможно сориентироваться: везде были бесконечные руины домов, вылетевшие окна и гниющие кипы мусора, которые никто не убирал. Однажды мы вернулись с задания и не смогли найти своего убежища. Мы некоторое время бродили туда-сюда, ощущая себя абсолютно потерянными, прежде чем осознали, что его уничтожила вражеская бомба. Нам всегда не хватало провизии и воды. Один эпизод мне запомнился навсегда. Двое солдат сидели во дворе. Они развели костер, поставили на него сковороду, налили на нее немного масла и насыпали муки – они делали блины. Вокруг них были груды трупов: никто не побеспокоился, чтобы убрать тела. И среди этих трупов эти ребята кричали нам: «Эй, товарищи! Подходите к нам на блины!»

На Мамаевом кургане смерть выглядывала отовсюду. Интенсивность боев была невероятной. «Мне отчетливо запомнилось, как приходилось ходить по земле, которая была буквально сплошь устлана разлагающимися трупами, – говорит Бурковский. – Представьте это, я наступал сапогом на землю, а когда поднимал его, на нем оставались обрывки чьих-то кишок. Это никогда не сотрется из моей памяти».

К тому времени, когда 95-я дивизия сменила 13-ю, как вспоминает Николай Мазница, склоны кургана были полностью устланы трупами. «В некоторых местах приходилось отодвинуть два или три тела, прежде чем лечь на землю. Они быстро начали разлагаться, стоял ужасный смрад». 284-я дивизия Батюка прибыла на Мамаев курган в конце сентября. «Холм был застлан клубами дыма, – вспоминает Василий Горохов. – Немцы все время бомбили нас и обстреливали снарядами. Мы ощущали себя словно на вулкане. Стоял непрекращающийся ужасный грохот, воздух был полон гари, так что нам было тяжело дышать. Каждый раз, когда падал снаряд, перед нами взмывали вверх комья земли с останками человеческих тел. Мы молились, чтобы это не продлилось долго, чтобы пришло пополнение и нас забрали из этого ада».

«Я ощущал неимоверное отчаяние, – рассказывает Гуревич. – Возникало чувство, что с нами покончено, наша судьба решена и мы не увидим снова наших семей. Чтобы выстоять, я сосредоточивался просто на том, как прожить еще один день».

В этих условиях крайне важным было то, что бойцам каждый день выдавались фронтовые сто грамм. Гуревич добавляет: «Нервное напряжение было на грани человеческих возможностей, и иначе ты сошел бы с ума. Сто грамм было подходящим количеством. Однако из-за высоких каждодневных потерь количество водки, которая нам выделялась, постоянно не соответствовало количеству бойцов, и всегда было возможным получить ее больше. Некоторые ребята выпивали по половине литра каждый день. Они просто хотели сбросить с себя все напряжение. Но такое количество выпитого всегда приводило к роковым последствиям: ты терял чувство опасности и способность хорошо сражаться».

В подобных условиях для выживания 62-й армии была необходима железная дисциплина, порою становившаяся жестокой и безжалостной. Гуревич продолжает: «Конечно, был 227-й приказ, и я лично видел, как людей расстреливали за невыполнение приказов. Мне поручили перенести тяжелую катушку кабеля связи. Со мной был помощник – парнишка из Центральной Азии. Ему было всего восемнадцать, он до этого не видел боев и не имел никакой военной подготовки. Он был практически оглушен постоянными взрывами и не мог выдерживать дальше. Во время интенсивных боев наш кабель разорвался, и комбат приказал мне восстановить связь. Мы должны были бежать вдоль кабеля, ища разрыв, под интенсивным огнем врага. Но парнишка вжался в окоп и задрожал, как испуганный зверь. Командир приказал: «Вперед!» – но он никак не отреагировал. Тогда командир достал пистолет и застрелил его».

Некоторые из подобных воспоминаний особенно болезненны. Георгий Потанский рассказывает: «Нам приходилось позволять мирным жителям подходить к реке набрать воды. Большинство из них составляли женщины. Им приходилось добираться из части города, оккупированной немцами, пересекать наши линии обороны и спускаться к Волге. Это повторялось каждое утро. Но затем произошло нечто ужасное. Наши войсковые сборные пункты и склады были скрыты от врага под крутой речной набережной. Они были хорошо замаскированы, но женщины, подходя к кромке воды, могли видеть их местоположение. И после их возвращения в город немцы открыли артиллерийский огонь точно по позициям, где скрывались наши солдаты. Мы поняли, что среди этих женщин был немецкий шпион. На следующее утро, когда они, как обычно, подошли к реке, мы получили приказ задержать их и затем переправить через Волгу. Можете ли вы представить, каково было осуществить это? Женщины голосили и кричали на нас, говоря, что они оставили в городе своих детей, что их дети голодны. Многие из них просто впадали в истерику. Их вели под военным сопровождением и силой отправили через Волгу».

Потанский с трудом продолжает: «Мы заставили их оставить родных детей. Мне до сих пор это снится в кошмарах».

Однако среди этого ужаса крепла солидарность русских солдат, они начинали понимать, что действуют заодно в этом аду. Чуйков говорил Василию Гроссману: «Если ты оказался здесь, пути назад нет. Только если ты останешься без головы или без ног. Каждый знает, что те, кто развернется и побежит, будут расстреляны на месте. Отступление означает гибель: если ты отступишь, тебя расстреляют. И меня за подобное расстреляют точно так же».

227-й приказ связывал драконовской дисциплиной солдат Красной Армии, но его гибкая интерпретация Чуйковым сыграла определяющую роль. Изначально заградотряды существовали исключительно для того, чтобы останавливать бойцов, покидающих поле боя. Чуйков подчинил заградотряды власти дивизионного командования и бросал их в бой в критические моменты. Это создало совершенно другую атмосферу в армии. «Когда мы сражались за Мамаев курган в середине сентября, то все мы знали, что позади нас нет заградотрядов: каждый способный держать оружие находился на передовой, – вспоминает Киселев. – Это невероятно влияло на боевой дух».

Конечно, существовали и штрафные роты. После издания 227-го приказа Сталина уголовные и политические преступники могли быть включены в состав штрафного батальона и направлены на фронт вместо отбывания наказания в лагере.

Уровень смертности в этих частях был близок к ста процентам, поскольку их посылали на самоубийственные задания, у них не было подготовки и надлежащего вооружения. Единственным реальным шансом выжить