Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

Что заставило директоров жульничать в год Южных морей?

[Желание] питаться олениной, когда она так подорожала.

И он любезно снабдил стихи примечанием: в этом году цена на заднюю ногу оленя выросла с 3 до 5 фунтов стерлингов[504]. Две задних ноги по 4 фунта за штуку составляли значительную сумму в 8 фунтов; кроме того, было еще мясо для начинки пирогов и др., а также шкуры[505]. Высокие цены 1720–1721 годов могли служить стимулом для активизации браконьерства в этот период. Но таковы были розничные цены в фешенебельном Лондоне. Дефо в 1724 году предлагает «пару гиней» за заднюю ногу[506]. Цена лани (по материалам ассизов) в 40 шиллингов за тушу никак не кажется нереальной как плата поставщику; в розницу же мясо могло быть намного дороже.

Итак, олени приносили экономическую выгоду и к тому же служили благородным и изысканным символом статуса их владельца. Те десятилетия, когда осуществлялись броские и грандиозные архитектурные проекты и складывались садовые ландшафты, были, по мнению историка оленьих парков И. П. Ширли, периодом, когда многие знатные дворяне впервые создавали парки, примыкающие к их резиденциям. Вокруг ничем не ограниченных лесных пространств или редколесья, где вольно чувствовали себя браконьеры, возводили палисады или высокие кирпичные стены и нанимали штат смотрителей[507]. Парк, устроенный таким образом, обеспечивал хозяину и его гостям бодрящее утреннее развлечение — после хорошей охоты с гончими оленина, как и говядина, казалась вкуснее[508]. В отсутствие владельца в поместье «урожай» оленины зрел — для раздачи в подарок или для продажи торговцу дичью. Де Соссюр заметил, что олений парк, расположенный не слишком далеко от Лондона, приносил «очень хороший доход»[509]. И если лесники были внимательны, то доход от оленины превосходил доход от древесины. Таким образом, земля могла давать двойной «урожай» оленей, один медленно созревающий, а другой с быстрым оборотом, поскольку каждый год выбраковывались достигшие зрелости самки и молодые самцы, — оба урожая были престижными и выполняли орнаментальную функцию.

Многое, должно быть, зависело от усердия лесников. Обычно утверждалось, что егеря извлекают выгоду из своей прибыльной службы (во многом таким же образом, как политические деятели или сборщики налогов). Как заметил Дефо в 1724 году, «ваш рейнджер или смотритель парка» — худший преступник, чем любой «черный»: несмотря на его многочисленные привилегии, даруемые ему его службой,

если вы… не дадите ему разрешения продать в вашу честь жирного оленя по случаю какого-нибудь большого праздника, и в таком роде, вы почувствуете последствия этого; потому что ваш парк никогда не упустят случая ограбить, по три-четыре раза в каждый сезон, и лучших оленей-самцов будут уносить по четыре-пять пар за раз. Затем, чтобы оправдать себя, смотритель имеет наглость обвинить несколько молодых людей из окрестных мест, которые вообще ничего не знают об этом деле… а в то же самое время к вашему леснику присылают лошадей за дичью, по его собственному вызову, — причем столь же пунктуально, как к самому его хозяину, — от некоторых пирожников и пронырливых лондонских оптовиков, торгующих подобным товаром; и, возможно, вам доведется, приехав в Лондон, отдать пару гиней тому или другому из них за филейную часть вашего собственного оленя.

При всем том, когда вы, находясь за городом, захотите оленины для собственного стола «или в подарок кому-либо из соседей-джентльменов, ваш смотритель парка скажет, что подходящих для вас оленей очень мало и что если вы убьете сколько-нибудь еще до следующего сезона, то нанесете урон своему парку»[510].

По словам Дефо, «два-три смотрителя парков, я думаю, в это самое время сидят в тюрьме за подобное мошенничество». Более чем вероятно, что некоторые лесники регулярно продавали мясо торговцам олениной[511], и, несомненно, браконьеры также занимались незаконной торговлей дичью. Возможно, в этом участвовали портсмутские преступники. Но факты не позволяют нам придавать этому слишком большое значение как объяснению «черного» браконьерства, кроме случаев нападений на Ричмонд Парк и Энфилд Чейз[512]. В Беркшире, Хэмпшире и в Фарнхэме преобладали другие мотивы браконьерской охоты. Убитых оленей часто либо съедали сами охотники, либо их туши бросали в парках. Если существовали определенные сезоны для охоты, с выбраковкой молодых самцов в середине лета и самок в середине зимы[513], то нападения «черных» происходили в любое время года, даже в те периоды, когда мяса с одной туши выходило немного (впрочем, попытки его продажи также привлекали особое внимание). А главное, вся схема действий «черных» — письма с угрозами, вырубка молодых деревьев, шантаж в отношении лесничих — не поддается простому экономическому объяснению.

Перед нами две крайности: на одной — наличные, на другой — любовь. Эдвард Эллиот, всего семнадцати лет от роду, отправился на виселицу, потому что отбился от своих товарищей во время налета на Элис Холт, пытаясь поймать живым молодого олененка в подарок своей подруге[514]. По одним сведениям, Джон Гай был вовлечен в кражу оленей в окрестностях Лондона примерно по тем же мотивам. Когда он ужинал в трактире со своей милой, у них «зашла речь о набегах похитителей оленей, причем возлюбленная Гая не преминула выразить глубокое восхищение ими и назвать их всех героями, которые ведут себя с мужеством, способным завоевать самое строптивое сердце, и добавила, что очень любит оленину и хотела бы познакомиться с некоторыми из них»[515]. А то, чем восхищаются красивые и строптивые молодые женщины, молодые мужчины вскоре принимаются исполнять. Конечно же, сам риск и древний азарт браконьерской охоты на оленей, так же как и непреклонность дамы сердца, тающую под впечатлением таких рискованных предприятий, следует причислить к действенным мотивам. Джон Хатчинс, историк Дорсета, описывая этот период, заметил, что многие джентльмены участвовали в охоте как «в своего рода приключениях странствующих рыцарей». Охотники собирались в объединения численностью от четырех до двадцати человек, вооружались дубинками, носили защитные шлемы; у них был пароль на каждую ночь и договоренность о том, станут ли они сопротивляться лесникам или предпочтут бежать. Примерно с 1730 года «этому грубому варварскому развлечению предавались только представители низшего класса, и таким образом звание охотников на оленей превратилось в прозвище „оленьи воры“»[516]. Гилберт Уайт жил в Селборне, внутри зараженного «черным» браконьерством района Хэмпшира, и, не будучи современником «черных», он, должно быть, слышал много историй о них от тех, кто их застал. «Хотя крупные стада оленей наносят серьезный вред окрестностям, — писал он, — все же ущерб для нравственности людей хуже, чем потеря урожая. Искушение непреодолимо, ибо большинство мужчин по натуре охотники, а в человеческой природе заложен