Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

такой врожденный охотничий дух, что его едва ли могут сдержать какие-либо запреты. Поэтому к началу нашего столетия вся здешняя местность была без ума от воровской добычи оленей. Ни одного молодого человека, если только он не был охотником, как они любили себя называть, не считали действительно возмужавшим или отважным»[517].

Владельцу парка, выращивающему свой престижный рогатый урожай, конечно, хотелось приравнять кражу оленей к краже лошадей или овец, чтобы ее рассматривали, наравне с кражей имущества, как тяжкое преступление. Но все сельские жители ясно видели здесь различие. Добыча дичи у них не считалась уголовно наказуемым деянием, и хотя опыт учил их, что браконьерство сопряжено с риском, тем не менее их возмущало предположение о том, что такое правонарушение может заслуживать смерти. О хэмпширских осужденных говорили, что они у себя в голове «неспособны примирить такое грандиозное наказание, как смерть, с ничтожностью преступления, состоявшего всего-навсего в том, что [человек] себе позволил добыть несколько оленей». Один из них провел поистине изощренное различие из области морали. Джон Пинк, возчик из Портсмута, сказал, что

он считает, что главный свидетель обвинения был столь суров к нему и Анселлу потому, что некоторое время назад они сбежали с его женой, причем добавил, что тот не должен питать к ним никакой вражды, потому что они вернули ему жену обратно. Он признавал прелюбодеяние грехом, но не испытывал таких же чувств по отношению к нанесению урона поголовью оленей и разорению лесов и общественных охотничьих угодий[518].

Из двух преступников, впоследствии повешенных в Мидлсексе, Джона Гая лишь через несколько дней после вынесения ему приговора «удалось убедить, что он действительно должен понести наказание»; а Уильям Гейтс, эдмонтонский кузнец, признал себя виновным в похищении оленей, «но считал это слишком незначительным проступком, чтобы заплатить за него жизнью». О приговоренных в Рединге рассказывали: «Их едва удалось убедить в том, что преступление, за которое они наказаны, заслуживает смерти. Они говорили, что олени — дикие звери и что бедняки, так же как и богатые, могут законно их использовать…»[519]

Остаются два вопроса. Насколько охотники были связаны с каким-либо организованным преступным сообществом? И существовала ли какая-либо связь между «черным» браконьерством и якобитством? На первый вопрос можно дать отрицательный ответ, если речь идет о графствах Хэмпшир и Беркшир. Только один человек из представших перед судами в обоих графствах был уличен в прежней судимости. Это был Джеймс Анселл, который «вел бродячую жизнь» на дороге из Портсмута в Лондон и которого подозревали не в одном ограблении на большой дороге[520]. Без сомнения, другие — торговцы олениной или люди, попавшие в положение вне закона, избирали путь, сближавший их с организованным преступным сообществом.

Но в 1723 году в самом расцвете была поразительная карьера Джонатана Уайлда[521]. Рука Уайлда могла дотянуться до глубокой провинции, если свидетелю, который дал показания в поддержку обвинения, ведущего к смертной казни, назначались приличные деньги. На «черных» же, за свидетельство против которых назначали по 100 фунтов, явно стоило поохотиться. Однако Уайлд и его товарищи по ловле воров[522] не поймали ни одного из них, даже Уильяма Шортера, который после побега из-под стражи, должно быть, какое-то время скрывался в Лондоне. Правда, что Уайлд присутствовал при повешении «черных» в Рединге. Он зарабатывал на жизнь посещением казней, ярмарок и больших сборищ в окрестностях Лондона, на которых процветали такие занятия, как карманные кражи и мелкие правонарушения, и всегда мог там опознать кого-нибудь достаточно ценного, чтобы его стоило выдать властям — что, собственно, он и сделал в этом случае[523].

Отдельные участники охотничьих набегов на оленей в Энфилд Чейз и Ричмонд Парке (о ком нам еще предстоит рассказать), возможно, были довольно тесно связаны с лондонской сетью укрывателей краденого, осведомителей и ловцов воров. Так, после падения Уайлда один из его бывших подчиненных, Аарон Мэддокс, присоединился к энфилдским браконьерам. Знаменитый похититель оленей Томас Джеймс промышлял еще и ремеслом конокрада. В 1725 году один информатор утверждал, что подслушал в трактире в Хэтфилде разговор семи или восьми посетителей, «окосевших» от выпивки; по его словам, они состояли в банде из полутора десятков человек, связанных клятвами, и говорили об одном хирурге (и по совместительству аптекаре), который жил недалеко от церкви в Шедуэлле, на большой дороге в Рэтклифф, и много лет был доверенным лицом и хирургом у бандитов[524]. Всякий раз, когда в эти годы совершалось какое-либо преступление, кто-нибудь давал показания, что это работа некой «банды». Мы можем сказать лишь, что ученый, который наиболее тщательно исследовал фактический состав тех групп, что вращались, как маленькие винтики вокруг главного колеса — Уайлда, не выявил среди них ни одного «черного» или обычного похитителя оленей[525].

Вопрос о якобитстве гораздо сложнее, особенно из‑за эзопова языка тех времен и из‑за прессы, задавленной цензурой. А картину в Беркшире еще больше запутывает пастор Пауэр, который непременно пытался уличить «черных» в подстрекательстве к якобитскому мятежу. В этом он, по-видимому, не особенно преуспел. Трое обвиняемых, напротив имен которых в сохранившихся документах есть отметки о подозрении в якобитстве, — это Феллоуз, Барлоу и Рэкетт. Но никто из них, кажется, не был привлечен к суду. У короны имелся ряд свидетельских показаний относительно Феллоуза, мясника из Мейденхеда, вербовавшего людей в «черные», причем в одном месте против этих фактов отмечено: «Претендент не упоминался»[526]. Корона также не была готова доверить рассмотрение дела против Барлоу суду присяжных[527]. Возможно, оба эти случая являлись столь явным результатом провокаций Пауэра, что были недоказуемы. Точно так же Рэкетта могли обвинить в якобитстве — в неизбежном следствии его католицизма, — как обвинили бы и его шурина Александра Поупа[528], живи он по-прежнему недалеко от Виндзора. В Хэмпшире «король Джон» изо всех сил отпирался от симпатий к якобитам, а в Беркшире «черные» совершали набеги на парк якобита графа Аррана.

Таким образом, связь «черного» браконьерства с якобитством представляется маловероятной. Но приведенные доказательства не являются исчерпывающими. Несомненно, годы после краха Компании Южных морей ознаменовались ростом проякобитских настроений — или по крайней мере ослаблением всенародной приверженности Ганноверскому дому и ганноверскому правительству, что иногда выражалось в насвистывании якобитских мелодий или в использовании якобитской символики. Уолпол и его министры с трудом сохраняли самообладание. В армии воцарилась свирепая дисциплина[529], пошли потоком судебные преследования за мелкие демонстрации «неповиновения». Некоторые из виновных были выходцами из «черных» графств. Так, летом 1723 года перед ассизами в Беркшире предстал столяр, которого один солдат обвинил в том, что в гостинице «Ангел» в Хангерфорде он сказал: «Черт бы побрал короля Георга»; столяр