Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

место Ромула и Рема стали апостолы Петр и Павел, на место проконсулов — архиепископы и епископы; легионерам соответствуют толпы священников и монахов, а императорским телохранителям — иезуиты. До самых мелочей, до отдельных постановлений права и даже до риз можно проследить воздействие древней империи и ее учреждений. Это не такая церковь, как евангелические общины или народные церкви Востока: это политическое творение, грандиозное как мировая держава, потому что это — продолжение римской империи.

Папа, называющий себя «царем» и «pontifex maximus» — преемник кесаря. Церковь, проникшаяся уже в III и IV веках римским духом, восстановила в себе римскую империю. С VII и VIII веков католики-патриоты в Риме и Италии всегда так думали. Когда Григорий VII начал борьбу с империей, то один итальянский прелат воодушевлял его пылкими стихами, в которых он ему напоминал о прежнем величии Рима и обещал ему вечную благодарность и славу за смелое восстановление его мечом и насилием. Трудно сказать, кому он это говорит, епископу или кесарю? Мне сдается — кесарю или, точнее, священнику-кесарю; так дело понималось тогда, так оно понимается и поныне. Папа владел империей, поэтому все нападения на эту империю, располагающие лишь догматической полемикой, окажутся лишь покушениями с негодными орудиями.

Необозримых последствий этого факта — «католическая церковь есть римская мировая держава» — я не в состоянии здесь изложить. Приведу лишь несколько выводов, делаемых самой церковью. Церковь эта в одинаковой мере занимается и управлением миром и распространением Евангелия. Слова «Christus vincit, Christus regnat, Christus triumphat» имеют политическое значение: Он управляет миром чрез посредство руководимой Римом церкви и владычествует правом и силой, т. е. теми же точно средствами, которыми пользуются государства.

Поэтому недопустимо благочестие, не подчиняющееся прежде всего папской церкви, не одобренное ею и не остающееся в постоянной зависимости от нее. Эта церковь учит своих «подданных» говорить следующим образом: «Если б я знал все тайны и имел бы всю веру, если б я роздал все мое имущество бедным и дал бы тело мое на сожжение — без единения в любви, проистекающей исключительно из безусловного подчинения церкви, — все это не имело бы никакой цены». Всякая вера, всякая любовь, всякие добродетели и даже мученичество не имеют ни малейшего значения вне церкви. Понятно — ведь и земное пь сударство ценит лишь те заслуги, которые ему приносят пользу. Это государство отождествляет себя с царством небесным; в остальном же оно действует, как и всякие другие государства.

Отсюда вы сами можете вывести все притязания церкви; это не составляет трудностей. Самые непомерные окажутся сами собою разумеющимися, если только признать главнейшие два положения: «Римская церковь есть царствие Божие» и «Церковь должна править как царство земное». Нельзя отрицать, что во всем этом развитии христианские мотивы также играли свою роль; было желание связать христианскую религию с действительной жизнью и осветить ею все стороны последней, была забота о спасении отдельных личностей и целых народов. Было много серьезных христиан-католиков, не желавших ничего иного, как работать над восстановлением владычества Христа на земле, над распространением Его царства! Но насколько верно, что они этим своим страданием и своей энергией далеко превосходили греков, настолько же верно и то, что желание распространить и устроить царствие Божие политическими средствами только по тяжкому недоразумению может быть основано на указаниях Христа и апостолов. Это царствие рассчитывает лишь на религиозные и нравственные силы и основывается на почве свободы. А церкви, выступающей мирским государством, приходится пользоваться всеми средствами такового — и хитроумной дипломатией, и насилием; всякое земное государство, даже основанное на праве, бывает вынуждено обстоятельствами поступать несправедливо. Направление, данное церкви ее земною властью, необходимо должно было довести ее до абсолютного единодержавия папы и до признания его непогрешимости; в мирской теократии непогрешимость равняется тому, что у правителей мира называется полным самодержавием. Церковь не остановилась и перед этим последним выводом и доказала этим, насколько святость в ней превратилась в светскость.

Совершенно ясно, что этот второй фактор на Западе основательно должен был изменить характерные черты католицизма — традиционализм, правоверие, ритуализм и монашество. Традиционализм занимает прежнее место; но если в нем какой-либо элемент становится неудобным, то он устраняется и заменяется волею папы. «Я сам предание», — сказал будто бы Пий IX. Также «правильное учение» все еще составляет основной пункт; но на деле церковная политика папы и его меняет. Посредством остроумных ограничений иной догмат получает совершенно другой смысл; вырабатываются и новые догматы; учение во многих отношениях стало произвольным, и неудобная формула может быть опровергнута противоречивым указанием этики или на исповеди. Ясные линии прошлого всегда могут быть стерты в пользу насущных потребностей. О ритуализме и о монашестве можно сказать то же самое.

Я здесь не могу остановиться на изложении перемен, происшедших тут с древним монашеством — далеко не всегда к худшему — и превративших некоторые великие проявления его в совершенную противоположность. Организация этой церкви отличается такой приспособляемостью к историческому ходу вещей, какой в других церквах нет: она остается неизменяемой или кажется таковою — и притом постоянно обновляется.

Третий элемент, определивший дух этой церкви, противоречит только что рассмотренному, а между тем он развился рядом с ним; он обозначается именем бл. Августина и августинизмом. В V веке, в то самое время, когда эта церковь вступала в наследство римской империи, в ней зародился религиозный гений необычайной глубины и силы; его чувства и мысли она восприняла, и от них она и сейчас не может отделаться. Это самый важный и самый дивный факт в ее истории, что она одновременно стала и кесарскою и августинскою. Но в чем же состоят дух и направление, полученные ею от бл. Августина?

Прежде всего: благочестие и теология бл. Августина представляют собою своеобразное повторение переживаний и учений апостола Павла о грехе и благодати, о вине и оправдании, о божественном предопределении и человеческой несвободе. В предыдущие века эти переживания и учения забылись, а бл. Августин в своей душе испытал их вновь, выразил их подобным же образом и заключил их в определенные понятия. О простом подражании тут речи быть не может — в частностях есть очень существенные различия, главным образом, в понимании оправдания, представляющегося бл. Августину длительным действием, ведущим к наполнению сердца любовью и всеми добродетелями; но, как и апостол Павел, он все это лично переживает и внутренне продумывает.

Если вы прочтете его «Исповедь», то, несмотря на всю находящуюся там риторику, вы поймете, что тут говорит гений,