Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

с мирским, самых задушевных чувств с политикой причиняет глубокий вред, потому что оно насилует совесть и лишает религию ее настоящего значения; да и как не потерять его, когда всякие постановления, ведущие к сохранению земной власти церкви, объявляются Божьей волей, например, суверенитет папы? Указывают на то, что именно самостоятельность этой церкви спасла религию Запада от полного подчинения народности или государству и полиции. Эта церковь, говорят, сохранила высокую идею полной самостоятельности религии и независимости ее от государства. С этим можно согласиться; но цена, которую Запад заплатил и все продолжает платить за эту услугу, слишком высока: народам грозит внутреннее банкротство — до того велик этот налог; что же касается церкви, то приобретенный ею капитал является поистине «пожирающим» капиталом. Процесс оскудения церкви тянется, при кажущемся росте ее могущества, долго, но оно неотвратимо. Разрешите мне тут небольшое отступление.

Тот, кто взглянет на существующее именно теперь политическое положение, конечно, не увидит причины констатировать убыль в могуществе римской церкви. В XIX веке рост ее был огромный! И все же от внимательного глаза не ускользнет, что она далеко уже не располагает таким обилием сил, как, например, в XII и XIII веках. Тогда все и материальные и духовные силы были подвластны ей. В интенсивности с тех пор произошел громадный шаг назад, исключая несколько кратких эпох подъема между 1540 и 1670 годами и в XIX веке. Серьезные и заботливые католики этого от себя не скрывают; они знают и сознаются, что они лишились важной части духовного достояния, необходимого для господства церкви. А далее — в каком состоянии находятся романские нации, составляющие преимущественно область могущества римской церкви? Лишь одну из них еще можно причислить к великим державам, но то ли будет и при будущем поколении? Государственная жизнь этой церкви покоится, главным образом, на ее истории, на древнеримской и на средневековой; она живет римской империей романских народов, а империи не живут вечно. Хватит ли сил этой церкви отстоять себя в грядущем перевороте вещей? Вынесет ли она нарастающий разлад с духовной жизнью народов? Переживет ли она падение романских государств?

Но оставим эти вопросы. Вспомним лучше, что монашество и религиозные общества, а главным образом, августинизм составляют содержательный, живучий элемент в сердце этой церкви. Во все времена она порождала святых — насколько людям подобает такое название — и порождает их до сих пор. В ней можно найти упование на Бога, неподдельную кротость, уверенность в спасении, самопожертвование на пользу братьев; многие братья берут свой крест на себя и, вместе с тем, достигают того самопознания и той божественной радости, которыми прониклись апостол Павел и бл. Августин. Самостоятельная религиозная жизнь возгоралась в Imitatio Christi, как огонь, пылающий собственным пламенем. Церковность не смогла подавить силы Евангелия; оно вновь пробивается, несмотря на страшные тяжести, нагромождаемые на него; оно все еще служит ее закваской. Нельзя не признать, что эта церковь, характеризовавшаяся часто очень шаткой нравственностью, вместе с тем через посредство своих великих средневековых богословов плодотворно применяла Евангелие ко многим обстоятельствам жизни и создала христианскую этику. И здесь и при иных условиях она доказала, что идеи Евангелия в ней находятся не только подобно золотым песчинкам в реке, но что они соединены с нею, развиваясь в ее лоне. Непогрешимость папы, «апостольско-римское многобожие» святых, слепое повиновение и тупая преданность — все это как будто поглотило всякую задушевность; а между тем и в этой церкви есть такие христиане, какие только могут явиться от непосредственного воздействия Евангелия: дельные, одушевленные любовью, радостью и миром Божьим. Наконец, не в том вред, что Евангелие вообще соединилось с политическими формами — Меланхтон не был изменником, когда он согласился признать папу при условии допущения беспримесного распространения Евангелия, — вред состоит в санктификации политических учреждений и в неспособности этой церкви скинуть с себя то, что когда-то, при известных исторических условиях, было целесообразным, теперь же служит лишь тормозом.

Мы дошли до последнего отдела нашего изложения:

Христианская религия в протестантизме.

Кто взглянет на внешнее положение протестантизма, главным образом в Германии, тот при первом впечатлением невольно воскликнет: какое оно жалкое! Но кто рассмотрит историю Европы от II века до настоящего времени, тот рассудит, что во всей этой истории реформация XVI века представляет величайшее и благотворнейшее движение; она даже затмевает переворот, случившийся при переходе в XIX век. Что значат все наши открытия и изобретения, успехи нашей внешней культуры в сравнении с фактом, что 30 миллионов германцев и еще большее число христиан вне Германии обладают религией без жрецов, без жертв, без таинств и обрядов — чисто духовной религией!

Протестантизм должен быть понят прежде всего в своей противоположности к католицизму и притом в двойном смысле — как реформация и как революция. Реформацией он был в вопросе о спасении, революцией по отношению к церкви, ее авторитету и обрядности. Протестантизм, таким образом, не был самопроизвольным явлением, порожденным своего рода generatio aequivoca, — он был вызван, как показывает его имя, невыносимыми злоупотреблениями в католической церкви и явился завершением длинной цепи родственных ему, но бессильных реформационных попыток средних веков. Так то уже это его историческое положение доказывает его преемственность; еще явственнее сказывается она в его собственном справедливом заявлении, что он явился не новшеством, а обновлением. Но по отношению к церкви и к авторитету он, несомненно, выступил революционером; поэтому его следует обсудить с обеих точек зрения.

1) Реформацией, т. е. обновлением, был протестантизм по отношению к самой сути дела, по отношению к религии и учению о спасении. Это может быть показано в следующих трех положениях.

Во-первых, религия здесь была опять сведена к самой себе тем, что Евангелие и соответствующее ему религиозное переживание было выдвинуто на передний план и освобождено от посторонних примесей. Из огромного и многообразного состава, который до тех пор назывался «религией», из того целого, которое содержало Евангелие и святую воду, всеобщее священство и державного папу, Христа-Спасителя и св. Анну, религия была выведена и сосредоточена на главных факторах, на Божьем слове и вере. Это сознание было критически противопоставлено всему тому, что тоже хотело быть «религией» и считало себя равноценным тем величинам. Каждая действительно значительная реформа в истории религии была первым делом всегда критическим сосредоточением. Дело в том, что религия в течение своего исторического развития, приспособляясь к обстоятельствам, притягивает к себе много постороннего, производит вместе с ним много ублюдков и апокрифов и поневоле покрывает также и их покровом святости. Чтобы ей не