Раннее христианство. Том I - Адольф Гарнак

пришлось заглохнуть в собственной сухой листве, должен явиться реформатор и свести ее к себе самой. Это критическое сосредоточение произвел в XVI веке Лютер, победоносно заявив, что христианская религия заключается только в слове Божьем и том внутреннем переживании, которое ему соответствует.

Второй пункт заключался в определенном понимании «слова Божия» и «внутреннего опыта». «Словом Божиим» для него было не учение церкви и не библия, но возвещение в Христе свободной благодати Божией, делающей виновного и отчаивающегося человека радостным и блаженным; уверенность в этой благодати и была «внутренними опытом». В уме Лютера и то и другое облекается в одну форму: твердую веру, что имеешь милостивого Бога. Благодаря этому — как испытал он на себе и как затем проповедовал — внутренняя раздвоенность человека исчезает, гнет всякого горя побеждается, чувство виновности утихает, и, несмотря на несовершенство собственных дел, приобретается уверенность в неразрывном единстве со святым Богом: «Я твердо знаю и верю и не стыжусь хвалиться тем, что Бог, высший и совершенный — мой друг и отец и во всем мой помощник; он укрощает бурю и волны и все, что приносит мне несчастие».

Ни о чем другом не надо проповедовать, кроме милостивого Бога, с которым примирил нас Христос; ничего не стоят экстазы и видения, нет надобности ни в каком избытке чувств, надо возбуждать только веру. Она должна быть началом, срединой и концом всего благочестия. В соответствии слова и веры переживается «оправдание». Оно является поэтому главным содержанием реформаторской проповеди и означает приобретение через Христа мира и свободы в Боге, господства над миром и вечности души.

Наконец, третьим в этом обновлении было полное преобразование, которому должно было подвергнуться служение Богу как со стороны отдельного человека, так и со стороны общины. Первое, очевидно, не могло и не должно было быть ничем иным, кроме подтверждения веры. «Бог не хочет от нас ничего, кроме веры, и хочет сноситься с нами только через веру». Эту фразу Лютер повторял бесконечное число раз. Человек может служить Богу только тем, что будет считать его Богом и оказывать ему почитание, признавая и призывая его как отца. Все остальные пути, которые он изыскивает, чтобы приблизиться к нему и чтить его — ложные пути, и все другие отношения, которые он старается завязать — напрасны. Какому бесконечному числу смелых и робких, полных надежды и безнадежных попыток был этим положен конец и какой переворот был произведен в культе! Но то, что касается служения Богу отдельного человека, совершенно так же относится и к общественному богослужению. И здесь должно быть место только слову Божию и молитве. Все остальное должно быть изгнано: служащая Богу община должна проповедовать о нем в благодарении и прославлении и призывать его. За этими пределами нет вообще «богослужения».

В этих трех пунктах содержится то, что было самым существенным в реформации. Дело шло здесь об обновлении; так как все это было не только возвращением (правда, в своеобразной форме) к первоначальному христианству, но заключалось даже в западном католицизме, хотя и в заглохшем и скрытом виде.

Но прежде, чем идти дальше, позвольте мне сделать два кратких экскурса. Мы только что сказали, что служащая Богу община не должна совершать иного богослужения, кроме проповеди слова Божия и молитвы. Но мы должны прибавить еще, по указанию реформаторов, что эта община, как церковь, не должна иметь никакого другого признака, кроме того, что она является общиной, объединенной верой, в которой правильно проповедуется слово Божие, — о таинствах мы здесь можем умолчать, так как и их значение у Лютера заключается только в сопровождающем их слове. Но если слово Божие и вера являются единственными отличительными признаками, то как будто правы те, которые говорят, что реформация упразднила видимую церковь и заменила ее невидимой. Но это утверждение неправильно. Различие видимой и невидимой церкви идет из средних веков и даже от Августина. Все те, которые определяли церковь, как «совокупность предопределенных», должны были утверждать ее полную невидимость. Но немецкие реформаторы определяли ее не так. Когда они говорили, что церковь есть объединенная верой община, в которой правильно проповедуется слово Божие, то они этим устраняли все грубо чувственные признаки и, таким образом, безусловно исключали внешнюю видимость; но — чтобы воспользоваться примером — кто стал бы называть «невидимым» общество, связанное духовными интересами, — например, совместно работающих адептов науки или патриотов, только потому, что оно не имеет внешних отличительных признаков и не может быть сосчитано по пальцам? Таким же образом и евангелическая церковь не является «невидимой» общиной. Она является духовной общиной, и потому ее «видимость» проявляется в различной степени и с различной силой. Могут быть моменты, когда она будет совершенно непознаваема, и, напротив, такие, когда она будет так же сильно проявляться, как всякая осязаемая величина. Но она, во всяком случае, никогда не может проявиться так резко очерченной, как, например, венецианское государство или французское королевство, а между тем один крупный католический догматик нашел такое сравнение подходящим для своей церкви; но протестанту надлежит знать, что он принадлежит не к «невидимой» церкви, а к духовной общине, в распоряжении которой находятся соответствующие ей силы, к духовной общине, находящейся на земле и простирающейся в вечность.

Теперь второе: протестантизм утверждает, что общность всех христиан объективно основывается только на Евангелии, а Евангелие содержится в Священном Писании. С самого начала ему возражали, что если это так и если при этом не будет признаваться никакой авторитет, решающий споры относительно содержания Евангелия и его выделекия из Священного Писания, то последует общая путаница, явный пример которой будто бы и представляет история протестантизма. Если каждый будет иметь право решать, в чем заключается «истинный смысл Евангелия», не будучи в этом отношении связан никакой традицией, никаким собором, никаким папой, но будет пользоваться правом свободного исследования, то невозможно будет никакое единство, никакая общность, одним словом, не создастся церковь; понадобится вмешательство государства ил» придется установить произвольное ограничение. Конечно, церковь с Sanctum officium инквизиции не может явиться таким путем; затем действительно невозможно, исходя из самого понятия, установить внешние границы общины. Но того, что сделало государство или историческая необходимость, нет надобности принимать в соображение: возникшие такими способами образования называются также «церквами», но уже не и евангелическом смысле. Протестантизм рассчитывает на то — и в этом заключается разрешение вопроса, — что Евангелие нечто столь простое, божественное и потому истинно человеческое, что оно наилучшим образом может быть познано, если предоставить каждому свободу, и что оно вызовет в