Авангард и «Анархия». Четыре мятежных месяца самоуправляемого просвещения - Анна Бражкина

Они – подлые тюремщики. С видом двуногой лисицы подходят к угнетенным и сладко напевают: здесь тюрьма, здесь смерть, но вот вам наша утопия. В ней вы найдете утешение. И ядом своей утешающей болтовни обращают мир в тюрьму и кладбище. Несут новые цепи и новые кресты. И ужас в том, что узники и обреченные на смерть, близорукие, наивные и глупые в своем горе, за чистую монету принимают слово подлецов. И мир, успокоенный загробным раем и земным грядущим, покорно гнет свою шею под ярмом рабства и смиренно кладет свою голову под ржавый топор смерти. Это предатели, Иуды, поцелуем своих утопий налагающие цепи и смерть.

Не утопия, но реальность! Не утешение, но восстание, но бунт, но вулкан – революция! Земля должна сбросить рабство и смерть. И в первую очередь в своем великом восстании она должна смести утопистов. Воистину величайший день увидит мир, когда все утописты погибнут в огне вулкан-революции.

Не утопия, но реальность. Свобода и бессмертие – вот величайшая реальность. И подлинный освободитель не утопист, но тот, кто скажет рабам: восстаньте! А начало свободы – в революции. А начало бессмертия – в творчестве.

Не в загробном и не в будущем свобода и бессмертие. Свобода и бессмертие не знают времени. Они не во времени, но против времени, ибо время – их величайший враг. Свобода и бессмертие в революции и в творчестве и в борьбе со временем. Свободному и бессмертному так же ничтожно будущее, как прошлое и настоящее. К тому же будущее отравлено ядом утопистов. Необходимо плюнуть в лицо времени. Необходимо вышибить зубы у времени вулканной волей и вулканом-разумом.

Свобода и бессмертие – вот величайшая реальность, творимая в огне вулканреволюции. И лжец и мерзавец тот, кто свободу и бессмертие назовет утопией.

12 МАЯ – 13 ИЮНЯ 1918 Г.

глава № 7.3

О ПОЭТИКЕ РЕВОЛЮЦИИ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ: ОКОНЧАНИЕ

Лубок, футуризм и супрематизм как ключевые виды нового искусства

«С ужасом вспоминаю лично виденных распятых германцами вниз головой» – отрывок из газетного сообщения. Лист из антивоенной книги Ольги Розановой «Война»[452] (1916).

Источник: РГБ

ТЕКСТЫ

Рогдай ‹Алексей Ган›

ЛУБОК

Анархия. 1918. 12 мая. № 57. С. 4

Русские народные картинки, или, как их обыкновенно называют, «лубок», получили свое последнее название от способа гравирования на липовых досках, называемых лубом.

Постепенно это название распространилось на все, что имело отпечаток грубости в исполнении, и поэтому-то называлось образованным классом «лубочным», то есть сделанным наскоро, кое-как.

Но, несмотря на такое унизительное название, лубочные картинки для исследователей старины представляют высокий интерес, являясь ценным материалом для правильной оценки известного периода, так как в них-то наиболее ярко отражается дух народа, они служат драгоценным пособием для изучения быта и нравов, дают верное понятие о том, чем пробавлялся народ по части художеств, знакомят с его верованиями, воззрениями и предрассудками – одним словом, со всем тем, что занимало и забавляло его, в чем и как складывалось его остроумие.

Встречаясь почти в каждой крестьянской избе, на стенах ее, они составляли первое после икон украшение этих жилищ.

Громадное распространение их в народе, а с этим вместе и влияние их на него вызвали надзор за их производством со стороны духовного и светского начальства, причем первое должно было следить за тем, чтобы на листах религиозного содержания не было ничего еретического, несогласного с православием, второму поручалось смотреть в особенности за тем, чтобы портреты царственных особ не выходили безобразными.

Но все это соблюдалось очень плохо, и в народ проникали изображения, совершенно нецензурные в нынешнем смысле этого слова, а поэтому в 1850 году было издано распоряжение[453], чтобы решительно все приготовляемые к изданию народные картинки представлялись в цензуру на основании общих правил о произведениях печати, а сохранившиеся доски старых листов были пересмотрены и многие из них уничтожены.

С этого-то времени характер лубочных картинок быстро изменился, и они стали все более и более утрачивать свои национальные особенности, а на место их стала постепенно выходить литография.

В конце 40-х годов появляется как дальнейшая стадия литографии – хромолитография, и вот эта-то отрасль печатного дела и погубила народную русскую картинку-лубок.

Надо сказать, что лубки главным образом появлялись в те исторические моменты, когда самому народу приходилось принимать непосредственное участие в событиях.

Война в 1812 году, Русско-турецкая война 1877–1878 гг., Японская кампания – вот те кровавые огни, через которые проходило творчество лубка.

После манч‹ь›журской трагедии снова наступило обычное затишье.

Стали настойчиво раздаваться голоса о совершенном исчезновении лубочного художества, причем указывалось, что его с успехом заменили газета с ее злободневными фельетонами и рисунками, юмористические журналы с их карикатурами и, наконец, кинематографическая лента, быстро схватывающая моменты нашей жизни и не менее быстро воспроизводящая их перед нашими глазами на полотне.

Так говорили, но не так оказалось в действительности.

Европейская бойня снова задела народ и заставила его принять участие в жизни.

Лубок воскрес.

Я говорю о лубке как о лубке, а не стряпне гг. Нарбутов[454], Шерлеман[455] и др.

Я говорю о тех лубках, которые я собирал на фронте.

В горниле войны запылала наша революция и запечатлела в лубочном творчестве ее великие дни.

Алексей Ган

ЛУБОК

Анархия. 1918. 14 мая. № 58. С. 4

Лубок – вне искусства.

Это самая счастливая, самая здоровая участь лубка.

Лубок – творчество грубое, случайное в смысле техники, действительно примитивное дело сильной воли не искалеченного школой рисовальщика.

Пусть это творчество не представляет «высокий интерес» для исследователей, – это неважно.

Ценность лубка как такового в том, что ни наследователи, ни издатели «лубочной макулатуры», ни народ, тянувшийся за городским модным и дешевым товаром, ни, наконец, интеллигенция, не сумевшая отличить макулатуру от «подлинного», «связанного с величавыми традициями иконы», «народного творчества», образцы которого были даны в собрании Ровинского[456], – не могли убить настоящего лубка.

Настоящий лубок нашей современности ожил под рукой тех случайных рисовальщиков, которые непосредственно переживали безумие и тяжесть бойни и на своих плечах несли силу и волю революции.

Исследователи, ценители, собиратели и прочая свора людей, умеющая трудиться, но лишенная творческой изобретательности, с кастрированным мозгом, иначе относятся к лубку.

Им важна связь настоящего современного лубка с прошлым.

Они ценят не новую неожиданность изображений в лубке, а холопскую подражательность старому, которую так охотно симулируют наши признанные художники и на которой спекулируют некоторые «новаторы».

– Современники войны 1877 года, – говорит один из исследователей, – помнят, вероятно, портреты Скобелева[457], Гурко[458], Радецкого[459], изображение перехода через Дунай, – это все новая отрасль, но вспомните отступление армии Мухтара-паши, где было изображено, как по дороге большими шагами бегут впереди турецких таборов толстые паши, командуя: «За мной, ребята!»

А картина, изображающая поле с сотней-двумя турок, среди которых один казак, работающий шашкой: турки летят под его ударами во все стороны, а он стоит без головы. Под картиной подпись:

«Турки летят, как чурки, а наши, хоть и без головы, да стоят».

И исследователь самодовольно восклицает:

– Разве это не старый наш лубок?

А Крымская война!

Разве боевая песенка донцов «Посидим у моря, подождем погоды», или «Казак и Петруха» – не русский старый лубок, конечно облагороженный хромолитографией!

Да, несомненно, это старый русский лубок, не только «облагороженный» хромолитографией, но и искалеченный господами от искусства.

Нашим исследователям и ценителям необходимо и в современном лубке видеть то же, что они привыкли видеть в старом, историческом.

Раз подписал Нарбут или Нарфут под рисунком, подделанным под лубок:

«Шел австриец в Радзивил‹л›ы,

Да попал на бабьи вилы»[460].

Значит, это лубок, и можно кричать, что лубок не умер, – он жив, он с нами.

Но в действительности это не так.

Работы солдата Осколкова[461], в которых он зарисовал быт фронта, и ряд работ неизвестных рисовальщиков, рисунки тов. Лукашина, Розановой[462] и др. рабочих – вот где действительно живет цельный, грубый