Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

вполне уравновешенный, вполне хитрый человек с артистическими наклонностями, который по первому требованию включит дух, даст волю энергии и выразит себя в трех актах и прологе. Опустите в щель пенни, и я выдам золотой закат; за пять или десять центов – романтическую любовь или трагедию; за четвертак (моя максимальная цена) – немного язвительной сатиры.

Джулии Элизабет Вулф

Отель «Беллвью»

Бостон, штат Массачусетс

Рождество, 1923 года

Дорогая мама:

Я получил твое письмо сегодня утром и пишу ответ в спешке, так как собираюсь отправиться в Бостон в пять часов на пароходе «Фолл Ривер». Я прождал здесь несколько дней, чтобы получить от тебя весточку, поскольку мой будущий адрес настолько неопределен, что немедленная доставка твоей почты не представляется возможной.

Вот что я решил сделать. Несколько моих старых гарвардских друзей находятся здесь, в Нью-Йорке, – в частности, один из них, молодой человек по фамилии Доу, является преподавателем английского языка в Нью-Йоркском университете. Недавно он сообщил мне, что им нужен новый преподаватель на второй семестр, который начнется в феврале. Я не смог связаться с Доу ни вчера, ни сегодня, но другой друг – Джордж Ноллен, который живет здесь, – собирается связаться с ним и попросить его поговорить за меня. Тем временем я собираюсь поехать в Кембридж и попросить Гарвардское педагогическое бюро, которое, как ты помнишь, однажды уже устроило меня на работу в Северо-Западный университет, отправить все мои рекомендательные письма, документы об успеваемости и прочее в Нью-Йоркский университет. Если это не удастся, я попрошу бюро устроить меня в Нью-Йорк или Чикаго, если это возможно. Маловероятно, что меня куда-нибудь устроят до конца января или первого февраля – то есть до начала нового семестра, – я планирую провести это время с Карлтоном [Генри Карлтон, студент «47-ой Студии» профессора Бейкера, чья пьеса «Вниз по линии» была поставлена в Нью-Йорке] в Нью-Гемпшире. За этот месяц я смогу сделать последнюю попытку добиться успеха в единственном занятии, которое я люблю, в писательстве.

Гильдия вернула мне пьесу, но сначала они сказали, что я лучший из тех, кого «47-ая Студия» выпускала, и самый перспективный молодой человек в театре. Это был их чтец, Лемон. В тот вечер, когда я получил их окончательное решение, он пригласил меня на ужин, и не просто пригласил, а угостил бутылкой своего ликера, чтобы я не сломался, я полагаю. Опасности не было, ведь теперь я готов ко всему. Среди прочего он сказал мне, что Гильдия боится, что я буду иметь дело с ними и не представлю им другие свои работы. Затем он сказал мне, что Лангнер, видный режиссер, входящий в совет Гильдии, «без ума от моей пьесы» и хочет увидеться со мной до того, как я уеду из города. Когда мы вернулись в его офис, он позвонил Лангнеру и предложил мне приехать прямо сейчас. Лангнер – очень богатый еврей, адвокат по патентам, живет в огромной квартире, и я проговорил с ним два часа. Он сказал мне, что я буду дураком, если откажусь от этой пьесы сейчас. Он сказал, что через неделю я смогу сделать из нее пьесу, которая будет продаваться… «Её не нужно переписывать, – сказал он, – все уже есть, нужно только сократить, то есть укоротить». Итог был таков: если я уеду куда-нибудь в лес или в деревню и неделю поработаю над пьесой, сократив ее на тридцать минут, с десяти сцен до восьми и «подтянув» ее, то есть сделав основную нить истории, сюжет, более ясным в каждой сцене, – он займется ею за меня, представит ее в Гильдию, и если они не смогут поставить ее в этом сезоне, он знает других продюсеров, которые, по его мнению, возьмут мою пьесу и поставят ее. Во всяком случае, если бы я это сделал, он бы мне помог. Сейчас у меня было полторы пьесы, и он хотел, чтобы я сократил игровое время. Гильдия через Лемона дала понять, что несколько опасается моей сатиры на северных негров, северные общества по улучшению цветного населения и северных сентименталистов – людей, имеющих здесь большое влияние. К чести Лангнера, он не попросил меня ни от чего отказаться – все, что он хочет, это более короткую и простую пьесу. Что ж, я воспользуюсь еще одним шансом и дам ему то, что он хочет, несмотря на то, что профессор Бейкер при встрече вскинет руки и скажет, что я «проституировал свое искусство» и так далее. Что ж, «мое искусство» сделало меня оборванцем и довело до полубезумия; теперь я посмотрю, сможет ли проституция надеть на меня несколько приличных одежд и сохранить мне жилье. Мои добрые друзья, в том числе профессор Бейкер, уже два года твердят мне о «моем большом таланте», «моем артистизме» и так далее – они говорили, что для меня было бы ужасно заниматься чем-либо еще, кроме писательства. Они говорили: «У тебя это есть – это обязательно произойдет», но ни разу никто не дал мне совета в том простом деле, как сохранить дыхание жизни в моем теле, пока чудо не произойдет. В том, что я могу писать пьесы лучше, чем большинство из тех, что идут на Бродвее, я не сомневаюсь, да поможет мне Бог, если я этого не могу, но чтобы писать такую грязную, сексуальную дребедень, гниль и муть, как эта, я должен бросить всю совесть на произвол судьбы. Что ж, я могу и хочу сделать даже это, ради денег, денег, денег. В конце концов, какое это имеет значение для кого бы то ни было, кроме меня самого. Для людей моего дома? Много ли им дела до «искусства». Все, что они будут знать, видеть и заботиться о том, чтобы моя пьеса шла на Бродвее. Бейкер поднимет шум, когда узнает о моем решении преподавать, но поскольку я еще не познал секрет жизни исключительно на ветру и в воде – выхода нет. Денег у меня почти нет – осталось пятнадцать или двадцать долларов, которых хватит, чтобы добраться до Бостона или Нью-Гемпшира, и еще немного должен университет. Я собираюсь попытаться занять две или три сотни долларов в Бостоне, чтобы купить одежду и продержаться до тех пор, пока не найду работу. Если мне это не удастся, то, возможно, придется просить деньги у тебя.

Я забыл рассказать тебе лучшую историю из всех. Когда я был у Лангнера, зазвонил телефон, и Лемон, чтец пьесы, позвонил, чтобы спросить, на месте ли я. Затем он попросил Лангнера передать, чтобы я вернулся