Измена. Ты не защитил меня - Энди Дорн

— А теперь вторая ситуация: вы прогоняете его навсегда. Что тогда?

Представляю, как говорю Максиму, чтобы он уезжал и больше не возвращался. Как остаюсь одна в этом доме. Как проходят годы, а я все еще здесь, боясь доверять мужчинам, боясь жить…

— Пустота, — шепчу. — Огромная, черная пустота.

Владимир Сергеевич молчит, давая мне самой найти ответ. И я понимаю: он не скажет мне, что делать. Не подтолкнет в какую-то сторону. Решение действительно только за мной.

Ночью я лежу без сна до утра. В голове проносятся обрывки воспоминаний, страхи, надежды. К рассвету я понимаю: решение принято.

Может быть, это ошибка. Может быть, я снова пострадаю. Но жить в страхе и одиночестве — это не жизнь, а существование.

А наш малыш… Мне кажется, он бы хотел, чтобы мама была счастлива. Чтобы у него появились братики и сестрички.

Утром я долго стоят перед зеркалом. Расчесываю волосы, умываюсь холодной водой. Хочу выглядеть достойно для этого разговора.

Выхожу из дома в девять утра. Начало апреля, солнце уже пригревает, снег тает, образуя лужи. Весна идет, и это кажется символичным.

Подхожу к машине Максима. Он опять спит, обняв руль обеими руками. Лицо осунулось, под глазами темные круги. Щетина. Помятая рубашка.

Стучу костяшками пальцев по стеклу водительской двери. Тихо, но настойчиво.

Максим дергается, открывает глаза. Секунду смотрит на меня непонимающе, потом его лицо меняется.

Он опускает стекло.

— Ксюша… — хрипло произносит мое имя.

— Максим, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Я готова поговорить.

Он не верит своим глазам. Моргает, трет лицо руками, снова смотрит на меня.

— Поговорить? — переспрашивает он, как будто не понял.

— Да. Выходи из машины.

Максим торопливо открывает дверь, выбирается наружу. Движения неуклюжие — видно, что затекли мышцы после ночи в неудобной позе.

Мы стоим друг напротив друга возле машины. Я смотрю в его усталое, измученное лицо и вижу в нем что-то новое. Что-то, чего не было раньше.

— Я готова тебя выслушать, — говорю я. — По-настоящему выслушать. Без криков, без истерик. Расскажи мне все. С самого начала.

Максим кивает, и я вижу, как дрожат его руки.

— Спасибо, — шепчет он. — Спасибо, что даешь мне этот шанс.

— Но сначала пойдем к могилке нашего сына, — добавляю я. — Если говорить, то в его присутствии. Он имеет право знать правду о своем отце.

Лицо Максима бледнеет, но он кивает.

— Да. Конечно. Ты права.

И мы идем по узкой тропинке к кладбищу, где меня ждет самый важный разговор в жизни.

У небольшого деревянного креста мы останавливаемся. Максим смотрит на табличку с именем «Артем», и по его щекам текут слезы.

— Прости меня, сынок, — шепчет он. — Прости папу…

Потом он поворачивается ко мне и начинает говорить. И я слушаю — впервые за все эти месяцы по-настоящему слушаю.

— Ксюш, я расскажу тебе все, как есть. Без прикрас, без попыток себя оправдать. — Его голос дрожит, но он продолжает. — Когда мы поженились, я думал, что имею право на развлечения. Считал себя слишком важным, слишком свободным для семейных обязательств.

Он замолкает, собираясь с духом.

— Я был эгоистичным ублюдком. Думал, что могу иметь и семью, и любовницу. Что ты будешь дома, растить ребенка, а я буду продолжать развлекаться. — Голос его становится все более хриплым. — В ту ночь, когда ты звонила… Господи, Ксюш, как же мне стыдно. Я слышал звонки, но не отвечал. Был занят… был с ней.

Я чувствую, как внутри поднимается знакомая волна боли и злости, но заставляю себя слушать дальше.

— Когда узнал, что случилось, думал, сойду с ума. Понял, что из-за моей подлости умер наш сын. НАШ СЫН, Ксюша! — Он закрывает лицо руками. — И я потерял тебя. Потерял единственную женщину, которую по-настоящему любил, — голос Максима ломается. Он опускается на колени перед крестом нашего сына. — Каждый день, каждый час я жалею о том, что сделал. О каждом поцелуе с ней, о каждом моменте, когда предавал нас.

Я стоят рядом, сжав кулаки, но слезы уже текут по моим щекам. Это не злые слезы обиды, это что-то другое. Боль, которая была заперта глубоко внутри, наконец находит выход.

— Я просыпался каждое утро с мыслью о том, что убил своего ребенка, — продолжает Максим, не поднимая головы. — Что если бы ответил на твой звонок, встретил тебя… Артемка был бы жив. Ты была бы цела. Мы были бы семьей.

Он поднимает на меня покрасневшие глаза.

— Ксюш, я знаю, что не имею права просить прощения. Знаю, что не заслуживаю второго шанса. Но… — Его голос становится еще тише. — Когда потерял тебя, понял — я полное ничтожество без твоей любви. Я не мужчина, не человек даже. Пустое место.

Максим встает с колен, но не приближается ко мне.

— В первые дни думал только о том, как вернуть тебя. Потом понял — дело не в возвращении. Дело в том, чтобы стать достойным тебя. Стать мужчиной, которого ты заслуживаешь. Отцом, которого заслуживал наш Артемка.

Слезы душат меня. Я вижу в его глазах ту боль, которую сама чувствую каждый день. Вижу раскаяние, которое разрывает его изнутри так же, как меня.

— Максим… — начинаю я, но он останавливает меня жестом.

— Дай мне досказать, пожалуйста. Если ты дашь нам еще один шанс — я проведу всю оставшуюся жизнь, искупая свою вину. И перед тобой и перед нашим сыном. Стану мужем, которого он хотел бы видеть у своей мамы. Отцом для наших будущих детей — если ты когда-нибудь сможешь мне доверить их.

Максим делает шаг назад.

— А если не дашь… я пойму. И буду благодарен за то время, что ты была моей. За то, что подарила мне сына, пусть я и не успел его встретить. За то, что показала, что такое настоящая любовь. Буду любить тебя до конца жизни, где бы ты ни была.

Он поворачивается к кресту.

— Сынок, я изменюсь, обещаю. Если мама даст мне шанс — я стану таким, каким ты хотел бы меня видеть.

Я не выдерживаю. Рыдания вырываются из груди с такой силой, что я едва держусь на ногах. Все эти месяцы ненависти, боли, одиночества — все выливается