Пишите мне на медсанбат - Людмила Петровна Дробинская

Через некоторое время остановил другую. Ею оказалась студентка третьего курса медицинского института Вера Любимова.　

— Хотите работать сестрой? — спросил Александров, рассматривая фотографию на ее студенческом удостоверении.　

— Хочу.　

— К маме домой не попроситесь? — На Веру в упор смотрели насмешливые молодые глаза.　

— Не бойтесь, не попрошусь, — в тон ему ответила студентка.　

В один из августовских дней перед комиссией по отбору во 2-го гвардейскую дивизию предстала красивая молодая пара — молодожены Карелины. Он инженер, она — врач. Карелина зачислили рядовым бойцом, его жену взяли в медсанбат. Военной судьбе было угодно через некоторое время свести Букова и Карелина на поле боя. Начсандив возвращался из стрелкового батальона и под Пижмой попал под сильный минометный обстрел. Он добрался до кустарника и свалился, задыхаясь. Вдруг видит — кто-то ползет к нему и машет рукой. В бесконечно усталом солдате с окровавленной повязкой на лбу Буков с трудом узнал молодого инженера. Он держал в руках оброненную Буковым планшетку. Через несколько дней ополченец Карелин погиб.　

Когда формирование медсанбата было в основном закончено, под вечер в школе появился высокий, худой кавказец. Правую руку, недоразвитую от рождения, он прятал за спиной.　

— Вы не имеете права мне отказывать. — Гортанный голос его срывался, темные блестящие глаза недобро сверлили начсандива. — Там не берут, здесь не берут! На руку вы не смотрите. Я — не калека! Посылайте куда угодно. Хоть ездовым.　

Командир медсанбата военврач 3-го ранга Н. Н. Александров (слева) и начсандив 2-й гвардейской дивизии народного ополчения военврач 2-го ранга В. А. Буков.

Три часа держался Буков, все чаще и чаще вспоминая свою «осаду» Ахутина и теперь сочувствуя ему. Потом сдался и решил назначить просителя — кандидата биологических наук, талантливого ученого-философа Мушега Григорьевича Дурмишьяна командиром санитарной роты к старшему врачу полка Назарову, кадровому опытному врачу.　

Мушег Григорьевич быстро освоился со своими обязанностями. В тяжелых сапогах, в развевающейся на ветру плащ-палатке, накинутой, смотря по погоде, то на шинель, то на гимнастерку, он бесстрашно пробирался в роты, батальоны, в траншеи переднего края. Мин и пуль попросту не замечал. В часы обстрела, сидя в землянке, мог темпераментно и страстно рассказывать о физиологическом обосновании глухоты Бетховена, о случайности и причинности явлений…　

Он очень заботился о раненых. Однажды собрал в районе Гатчины значительное количество брошенного жителями скота и домашней птицы. Раненые пили молоко и ели свежие мясо и яйца. Это устраивало всех, но как-то приехал начсандив, посмотрел и не понял: то ли санчасть на скотном дворе, то ли животноводческая ферма в санчасти. Последовал крутой разговор, и в тот же день скот перешел в распоряжение продотдела дивизии.　

Много позже, в дни блокады, Мушег Дурмишьян в неизменной зеленой маскировочной накидке частенько приходил в село Рыбацкое, в санитарный отдел 55-й армии. В его потрепанной сумке от противогаза всегда лежали продукты того времени, и он щедро делился с нами. Чаще всего это были куски вываренной холодной конины. А мне вспоминалась большая аудитория 1-го Медицинского института, молодой лектор Дурмишьян, увлеченно и своеобразно излагавший нам, студентам-вечерникам, курс диалектического материализма: «Все течет, все изменяется, и нет конца пути…»　

В конце августа сорок первого медсанбат 2-й гвардейской дивизии держал свой первый фронтовой экзамен. В лесу за Тайцами соорудили шалаши из веток, развернули несколько небольших палаток.　

Днем было тепло, но ночи становились все холоднее. Вначале лес надежно скрывал повозки, санитарные машины. палатки. Однако продолжалось это недолго. Подкрадывалась осень, и лиственный лес редел. Вражеский разведчик как-то высмотрел палатки и сбросил бомбы. Среди личного состава медсанбата появились первые раненые — повозочные Мироничева и Топтыгина.　

Через несколько дней погода окончательно испортилась. Сутки напролет не переставая шел мелкий дождь. Шалаши и палатки намокли, набухли. Проселочные дороги размыло, в топкой грязи беспомощно буксовали машины и повозки. Девушки-медики порой от досады плакали, по продолжали бросать на дорогу камни, рубить ветки деревьев, перетаскивать носилки с ранеными, вытягивать увязшие по самые оглобли повозки. Вечерами дрожали от холода в сырых, неотапливаемых палатках, чуть просушивая собственным телом отсыревшую одежду.　

Дядя Кузя, всеми уважаемый пожилой шофер, посмотрел на косо народившуюся луну и огорошил предсказанием: дождь продлится еще семь дней!　

…Семь дней! Просека, по которой проложили дорогу-времянку, еще больше размокла. Но лес не утихал от гула включенных моторов. Облепленные глиной машины с помощью людей выползали на шоссе и, тяжело переваливаясь, уходили к Пушкину.　

Вместе со всеми и больше других работали политрук медицинской роты бывший преподаватель Горного института Дмитрий Кочетков и комбат Николай Александров, умевший шуткой, прибауткой, добрым словом поднять силы уставших людей.　

В медсанбат приехал начсанарм военврач первого ранга Я. А. Барейша. Он распорядился перебазироваться в Тайцы и развернуться в помещении эвакуированного костно-туберкулезного санатория. Кто-то из врачей, хорошо знавших здешние края, рассказал, что в середине XVIII века белоколонная усадьба и земли вокруг нее принадлежали прадеду Пушкина Ганнибалу.　

В это светлое здание старинной постройки, которое хорошо просматривалось с воздуха, и перебрался из леса медсанбат. К тому времени, как и предсказал дядя Кузя, дожди закончились и вновь засветило нежаркое, но еще теплое солнце…　

На крыше здания нарисовали двухметровый красный крест. Думали, что он защитит от бомбежки. С ранеными ведь не воюют! Дорогой ценой расплатились люди медсанбата за свою веру в способность гитлеровцев отнестись с уважением к Женевской конвенции. Красный крест послужил фашистским летчикам ориентиром, удобной целью. Когда пули и осколки застучали по крыше, пришлось быстро закрасить крест, усилить маскировку. Но было уже поздно. В обеденный час, когда повар Овсова разливала черпаком горячие солдатские щи, зазвучал сигнал: «Воздух, воздух!» Со стороны шоссе из-за деревьев вынырнули вражеские бомбардировщики и истребители и устремились к собравшимся вокруг кухни людям. Один из самолетов пролетел так низко и стремительно, что, когда опомнились оставшиеся в живых, не было ни полевой кухни, ни сидевших вокруг нее людей.　

Погибли медсестра Лиза Иванова, повара Овсова и Корнеева, санитары Коновалов, Васильев, Кряжев, Гвоздев, Николаев, Копылов, Бойцов. Четырнадцать получили ранения.　

Сделав круг над лесом, летчик развернулся и сбросил зажигательную бомбу на замазанный красный крест. Здание быстро охватил огонь, вскоре рухнула крыша, низко провисли перекрытия. Отважные медики выносили и выводили из охваченного пламенем помещения раненых. Бесстрашно действовали люди эваковзвода — его командир старший военфельдшер Миценгендлер, рядовые Плетнев и Иванов-Котов, политрук Кочетков, сандружинница первого полка Валентина Чибор, прибывшая