Империя порока. Блудницы, проститутки и содержанки в царской России - Ника Марш

Курс на сокращение публичных домов (а где-то и на их полное закрытие), впрочем, стал популярен в империи в начале XX века. Насмотревшись вволю на разврат, почитав хронику происшествий, столкнувшись напрямую с совращением юных девушек, торговлей людьми и прочими непристойностями, русский обыватель вынужден был признать: там, где появляются бордели, начинаются беспорядки. Прежние тихие улицы превратились в злачные места городов.

О московских публичных домах писали много. В период, когда они стали открываться в огромном множестве, их средоточием считали Грачевку, то есть нынешнюю Трубную улицу. Немало домов находились на Сретенском бульваре, а также в Печатниковом переулке и в нынешних Большом Головином и Малом Головином переулках. Объяснялось это довольно-таки просто: по соседству располагался тот самый надзорный орган, где получали разрешение и куда регулярно являлись на проверку документов. Так что проститутки просто выбрали ближайший к ведомству квартал.

«Приличные женщины» в такие места не заходили, они старались их избегать. Уже само появление в подобном квартале бросало тень на любую обывательницу. И хотя в переулках стояли не только самые дешевые заведения, но и весьма дорогие, с солидной клиентурой, слава у этого района была из ряда вон плохая.

Грязную известность имела, например, гостиница «Крым». Как и у многих домов того времени, у здания имелся полуподвальный этаж. Там размещался копеечный кабак и комнаты, где принимали клиентов проститутки. Сырость стояла невообразимая, солнечный свет проникал плохо, духота и смрад царили круглые сутки в любое время года. Антон Павлович Чехов некоторое время жил посреди этого квартала в таком же сыром помещении, наблюдая ежедневно из окна только пятки прохожих.

Вскоре он перебрался на другую сторону улицы, и сейчас местом его обитания считают дом № 23 на Трубной.

В «Крыму» обслуживали за гроши, и контингент был соответствующий – спившиеся женщины, почти утратившие нормальный облик, такие же забулдыги-клиенты. Частенько происходили драки, а то и поножовщина. Неудивительно, что в 1860-е заведение решили закрыть, а на его месте построить склады и более приличное питейное место. Однако репутация района лучше не стала. Его по-прежнему старались обходить стороной те, кто не желал попасть в неприятную переделку.

В кривых переулках, среди нагромождения домов и флигелей, легко было затеряться и спрятаться. Там промышляли жулики всех мастей, там прятались от наказания убийцы и грабители. Заманив нетрезвого человека, его карманы тщательно обчищали, а потом могли и бросить в коллектор Неглинной. Только «свои» беспрепятственно проходили по тем местам и не боялись насилия. Даже полиция не слишком стремилась соваться туда. Впрочем, опасность исходила не только от коренных обитателей кварталов. Куприн пишет о том, как юнкера окружного военного училища захаживали в переулки:

«Это они одной зимней ночью на Масленице завязали огромный скандал в области распревеселых непотребных домов на Драчевке и в Соболевом переулке, а когда дело дошло до драки, то пустили в ход тесаки, в чем им добросовестно помогли строевые гренадеры Московского округа. Около этого дурацкого события поднялся большой и, как всегда, преувеличенный шум, притушить который начальство не успело вовремя, и результатом был строгий общий разнос из Петербурга с приказом заменить во всем Московском гарнизоне обоюдоострые тесаки невинными штыками»[113].

«Минуточку! – скажете вы мне. – Откуда взялась Драчевка? Если прежде вы сами писали иначе – Грачевка? Где ошибка?»

Ошибки нет, друзья мои. В XIX столетии бытовали сразу два названия, упомянутых выше. Драчевка пошла от местности Драчи, а вот название Грачевка – созвучное ей – появилось позже, от «грачей», то есть снарядов для мортир, которые изготавливали поблизости.

Если в случае с юнкерами можно было «отследить всю цепочку» виноватых, то со сбродом, квартировавшим в кварталах красных фонарей, и, зачастую, не имевшим никаких документов, все оказывалось гораздо сложнее. Московская городская дума отчаянно рапортовала, что нераскрытых преступлений становится все больше, что бардаки множатся и превращаются в опасные места… Вот поэтому-то с 1906 года и пошла тенденция на снижение количества притонов. Ежели какая предприимчивая дама обращалась с просьбой выдать ей разрешение на устройство борделя в Сретенской части, то ей отказывали. Тогда еще была возможность поискать место для бардака в Сущевской или Мещанской части. А потом прикрыли лазейку и там.

Более того, власти начали реконструкцию трущобных кварталов и даже переименовали улицу в Трубную, хорошо известную нам по сей день. Название возникло тоже не просто так, а благодаря реке Неглинной, «упрятанной» в трубу. Со временем квартал обрел иную славу, и о темном прошлом Драчевки уже вспоминали как о давней легенде.

Иное дело – тайная проституция, не подлежащая регистрации и учету! Вот она возникала повсюду, даже в местах, которые сложно было бы назвать рассадниками порока. И все же на съемных квартирах, в мастерских, в подсобных помещениях и даже на рынках торговали телом. Вычислить очаг тайной проституции было намного сложнее, тут помогали или бдительные соседи, или обеспокоенные родственники «бабочек». Иногда полицейские отслеживали газетные объявления. Например, если женщина писала, что обожает оперу и ищет компаньона для похода в театр, то такое сообщение практически на 100 % приводило к проститутке. Потому что брачные объявления выглядели иначе. Например:

«Унтер-офицер желал бы сочетаться узами с девицей, имеющей свой капитал».

«Я бедный интеллигент с высшим образованием, агроном-техник, поляк, 35 лет, предлагаю себя в мужья только богатой девушке».

«Хочу прочного семейного счастья с симпатичной, хорошо обеспеченной особой».

А вот «камелии» – проститутки высшего разряда, прекрасно одетые, хорошо воспитанные – появлялись в дорогих ресторанах. Обычно они вели образ жизни, мало чем отличающийся от жизни добропорядочной дамы, за той разницей, что не имели возможности посещать гостиные знатных семейств, старались не заводить детей и периодически меняли клиентов.

Такие могли жить в приличных квартирах, на вполне респектабельных улицах, а то и в целых снятых для них домах. Матильда Кшесинская, знаменитая балерина и возлюбленная нескольких великих князей, жила в Петербурге на Английском проспекте в доме № 18. А в 1906 году переехала в особняк на Большой Дворянской улице (теперь это улица Куйбышева).

«Огромные зеркальные окна выходят на Кронверкский проспект и Петропавловскую крепость. У стен обитая шелком белая мебель… В сторону Невы зал замыкается… выступом, в котором раскинулись громадные пальмы… За изящной стеклянной дверью множество драпировок из дорогих бархатных тканей»[114].

Серафим Шашков, автор книги «Исторические судьбы женщин, детоубийство и проституция», изданной в 1871 году, отзывался о женщинах, ведущих подобный образ жизни, совсем не в комплиментарном ключе:

«Во главе аристократической проституции стоят “камелии”, эти гетеры современного мира, не обладающие, впрочем, ни умом, ни образованностью, ни доблестями, которыми славились их древнейшие представительницы».

«Камелии»-содержанки часто принадлежали к мещанскому сословию, иногда – купеческому, но среди них встречались и дворянки. Их отличительной особенностью была внешняя благопристойность. Они не приставали на улицах к мужчинам, не зазывали их к себе. Вообще знакомились с мужчинами словно бы с неохотой, поддавшись воле случая. У «камелии» имелось в арсенале сносное образование (чаще домашнее), знание одного-двух языков и некоторая начитанность. Поскольку рассчитывать на выгодную партию они не могли, а образ жизни предпочитали самый роскошный, то легко поступались нравственными принципами. «Камелией» и ловкой аферисткой считали в Москве красавицу Нину Коншину, которая сумела завладеть сердцем одного из богатейших людей конца XIX века – Арсения Морозова. Более того, он даже подарил ей свой великолепный особняк!

Этот дом был известен всем: самый необычный, самый вычурный, построенный сразу… во всех стилях. Так захотел владелец! Ранее, в честь двадцатипятилетия Арсений получил от матери земельный участок. Варвара Морозова была уверена, что наследник займется строительством обычного для того времени дома – с колоннами или пилястрами, в два этажа, с парой флигелей для прислуги… Но Арсений поступил иначе. Он пригласил скульптора Мазырина, и тот воплотил его невероятные идеи (и присовокупил свои). В Морозовском доме было и что-то мавританское, и готическое, и навеянное Ренессансом… Иными словами, дворец купца быстро стал достопримечательностью Москвы, заставив мать Арсения с досадой выплюнуть:

– Раньше только я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва знает!

Он женился на женщине своего