Книга 2. Война и мир Сталина, 1939–1953. Часть 1. «Наше дело правое», 1939–1945 - Андрей Константинович Сорокин

агента берлинской резидентуры: «Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». На этом сообщении Сталин оставит резолюцию: «Может, послать ваш „источник“ из штаба Герм. авиации к еб-ной матери. Это не „источник“, а дезинформатор»[424].

Записка наркома госбезопасности В. Н. Меркулова И. В. Сталину об агентурном сообщении из Берлина о дате нападения Германии на СССР

17 июня 1941

[РГАНИ. Ф. 3. Оп. 50. Д. 415. Л. 50. Резолюция — автограф И. В. Сталина]

Аналогичным образом в начале июня 1941 г. отреагировал Сталин на докладную записку председателя Моссовета В. П. Пронина с проектом постановления СНК «О частичной эвакуации населения г. Москвы в военное время». Сталин сочтет это предложение «несвоевременным». Комиссию по эвакуации он распорядится «ликвидировать, а разговоры об эвакуации… прекратить. Когда нужно будет, ЦК и СНК уведомят Вас»[425]. Несвоевременным, как мы видели, сочтет Сталин и предложение руководства РККА о создании Ставки Главного командования, внесенное на его рассмотрение в конце весны 1941 г.[426]

Приведенный случай использования Сталиным нецензурной лексики в документообороте является, кажется, исключительным. Его эмоциональная реакция станет отчасти более понятной, если вспомнить о многочисленных и достаточно противоречивых донесениях и аналитических материалах, которые он получал. Так, в марте 1941 г. на заседании Главного военного совета начальник разведуправления РККА генерал-лейтенант Ф. И. Голиков сделал доклад «Высказывания, [оргмероприятия] и варианты боевых действий германской армии против СССР». Голиков, как считается некоторыми, этим докладом постарался успокоить Сталина, подстроиться под его видение ситуации. «Слухи и документы, говорящие о неизбежности весною этого года войны против СССР, — скажет Голиков, — необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской и даже, может, германской разведки». При этом содержание доклада будет находиться в серьезном противоречии с этим заключением[427]. Вероятно, расхолаживающим образом действовало на Сталина и продолжавшееся внешнеполитическое взаимодействие с Германией, ведь в январе 1941 г. были подписаны договор о советско-германской границе на участке от реки Игорка в Литовской ССР до Балтийского моря, хозяйственное соглашение на срок до августа 1942 г., соглашение об урегулировании взаимных имущественных претензий по Литве, Латвии, Эстонии и о переселении немецких граждан.

Сталин был, конечно, в курсе масштабов развертывания германских войск. Военная разведка информировала политическое руководство о реальности военной угрозы, в определенной мере выполнив свои профессиональные обязанности[428]. В 1940–1941 гг. политико-военному руководству было доложено около 1000 шифротелеграмм, 14 разведсводок по обстановке на Западе, большое число разведывательных и специальных донесений. Военно-стратегическая обстановка характеризовалась в общем правильно, но при этом военной разведке не удалось получить информации стратегического значения (план «Барбаросса», директива по стратегическому сосредоточению и развертыванию немецких войск, приказы армейского звена); вскрыть основную ударную группировку германской армии, созданную против Западного особого военного округа. При этом общая численность соединений германской армии была значительно завышена (на 60–70 дивизий)[429]. Исходя из этих преувеличенных данных, в последние дни перед вторжением в руководстве Наркомата обороны и Генштаба РККА продолжали считать, что вермахт все еще не завершил развертывание сил, необходимых для нападения, а значит, Красная армия располагала временем для собственных приготовлений[430]. Судя по всему, из этих же соображений исходил и Сталин.

Оценивая промахи советской разведки накануне войны, не следует забывать, что руководство и заграничная резидентура советских разведорганов в ходе Большого террора были разгромлены так же, как и руководство РККА и Наркомата иностранных дел.

Не следует, однако, преувеличивать масштабы бездействия советского политико-военного руководства. Как мы видели выше, целый ряд мероприятий в течение первой половины 1941 г. был запущен и реализовывался. Проблема заключалась в том, что мероприятия эти запаздывали по времени, предопределяя в значительной мере негативное для РККА развитие событий на начальном этапе вторжения.

Советский Союз встретит вторжение, как уже указывалось, не имея законченных и утвержденных оперативного и мобилизационного планов. Директивы наркома обороны по разработке плана прикрытия государственной границы будут направлены 5–6 и 14 мая 1941 г. командующим войсками ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО и ОдВО (директива № 503874)[431] и явно запоздают. Но, будучи подготовлены, эти директивы так и не будут введены в действие.

Взяв на себя целиком ответственность за принятие решений стратегического и оперативного уровня, Сталин не только ошибется в определении сроков германского вторжения, но и блокирует ряд подготовительных мероприятий, направленных на подготовку его отражения, не отдаст вовремя соответствующих приказов. Эту ответственность всецело разделяет с ним военное руководство страны, далеко не в полной мере исполнившее свои профессиональные обязанности.

Главные проблемы подготовки к войне проявились как раз на политическом и организационном уровнях, и первопричиной их был «роковой самообман» Сталина, по выражению одного из зарубежных исследователей. Когда на рассвете 22 июня начальник Генерального штаба Г. К. Жуков сообщил Сталину о вторжении, тот все еще верил, что кто-то из генералов вермахта пытается спровоцировать войну без санкции Гитлера. Именно эта оценка ситуации отразилась в упоминавшейся выше «директиве № 1» от 21 июня. Предупреждая о возможном внезапном нападении 22–23 июня, которое «может начаться с провокационных действий», она ставила задачей «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». Передача этой директивы в округа, по воспоминаниям Жукова, будет закончена в 00.30 уже 22 июня. Сохранившиеся документы фиксируют поступление этой директивы в округа в 1 час 45 минут, а командующим армиями она была разослана в 2.25–2.35, как свидетельствует, например, соответствующая директива командующего Западным военным округом[432]. До вторжения вермахта оставалось не более часа. Многие из свидетелей событий и современных исследователей негативно оценивают эту директиву, считая, что она скорее способствовала дезориентации военного командования, нежели повышала боевую готовность. Для отражения нападения следовало ввести в действие планы прикрытия государственной границы, направив в войска условный сигнал или короткую шифрованную телеграмму: «Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 г.». Этот план приведения войск в боевую готовность на случай войны имелся во всех военных округах[433]. На это указывал, в частности, маршал И. Х. Баграмян. «По-видимому, — отметит он, — в Москве на это не решились. Ведь сигнал о вводе в действие плана прикрытия означал бы не только подъем всех войск по боевой тревоге и вывод их на намеченные рубежи, но и проведение мобилизации на всей территории страны»[434]. Все это привело к тому, что войска западных приграничных округов не смогли отразить вторжение вермахта, поскольку не были приведены в полную боевую готовность, не закончили оперативного развертывания, а в ряде случаев и не приступили к нему. Части и соединения РККА выступали навстречу