«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

Таким образом, в 1970-х и начале 1980-х гг. советская идеология, во-первых, сохраняла «защитную» позицию по отношению к идеям и теориям, разработанным западными учеными. Практически каждая их концепция была объявлена направленной непосредственно против СССР. При этом, как пишет В.Л. Иноземцев, доводы советских критиков были «чрезвычайно поверхностными и идеологизированными»[911] (то есть догматически ограниченными). Показательно, что порицание западных концепций на самом деле невольно выявляло их положительные черты — «утонченность» формулировок, гибкость, плюрализм мнений, и, наконец, эффективность (Э.А. Араб-Оглы писал, что «буржуазная» идеология способна «удерживать в своем плену самые различные социальные слои с противоположными интересами и стремлениями, а их протест против капитализма направлять в приемлемое для себя русло»)[912].

Во-вторых, в 1970-х гг. произошло усиление «защитного» подхода. Объявленные «идеологической диверсией», проникавшие в СССР западные идеи были фактически переведены в разряд «преступных»[913], поставлены вне закона, а любые каналы, через которые шла несанкционированная властями информация, автоматически становились «нелегальными». Идеологическое противостояние перешло практически в «уголовно-правовую» плоскость[914]. Борьба с «идеологическими диверсиями» была одним из оснований для преследования диссидентов, которых так или иначе можно было обвинить в распространении западных идей и пропаганды. В целом, тезис о наличии «идеологических диверсий», исходящих из-за рубежа, был типичным для СССР, где во многих проблемах страны часто обвиняли внешнее воздействие.

Одной из причин жесткой реакции на западные идеи было реальное усиление их опасности в условиях слабости советского ответа на вызовы времени в рамках концепции «развитого социализма» и других идейных исканий. Как писал американский политолог Р. Митчелл, «“трудности” или “противоречия социализма” на его высоком уровне развития сделали социалистическую систему открытой» для «идеологических атак» с Запада[915]: раньше, когда социализм в СССР еще находился в стадии «строительства», был «неразвитым», для него допускалось иметь недостатки, «недоделки», и западная критика советской системы не была настолько опасной, как теперь, когда было провозглашено достижение этапа «развитого социализма».

Еще одной причиной усиления опасности западных идей была догматическая скованность советской идеологии, которая не давала развиваться нормальному научному диалогу с западными коллегами. Как пишет А.В. Шубин, в советской гуманитарной сфере присутствовали дискуссии, и они бывали весьма плодотворными, двигая науку вперед, однако никакая дискуссионность не допускалась в наиболее идеологически важных вопросах, в том числе связанных с марксизмом и историей XX в.[916] Сдавленность потенциала советской науки догматикой характеризует тот факт, что, как только во время перестройки был снят идеологический диктат, в СССР резко вырос интерес к западным идеям — например, началось деятельное обсуждение практического применения в Советском Союзе Скандинавской модели[917]. В декабре 1988 г. Дж. Гэлбрейт, теории которого ранее были одним из основных «объектов» жесткой критики, был избран иностранным членом Академии наук СССР по Отделению проблем мировой экономики и международных отношений.

4.2. «Доктрина Брежнева»: идеология как индикатор, инструмент и ширма державных амбиций Советского Союза

После подавления «Пражской весны» советское руководство взяло курс на усиление контроля за ситуацией в соцстранах. Через месяц после ввода войск в Чехословакию, в конце сентября 1968 г., в программной статье «Суверенитет и интернациональные обязанности социалистических стран», опубликованной в «Правде», были изложены основы советской политики в «соцлагере». С одной стороны, для успокоения общественного мнения было подтверждено, что «народы социалистических стран, коммунистические партии безусловно имеют и должны иметь свободу для определения путей развития своей страны», и «никто не вмешивается в конкретные меры по совершенствованию социалистического строя в различных странах социализма».

Однако, с другой стороны, эти пути и меры имели ограничения: любые действия соцстран не должны были «наносить ущерб как социализму, так и коренным интересам других социалистических стран, всему мировому рабочему движению, ведущему борьбу за социализм». Таким образом, устанавливалась ответственность каждой страны за свое «поведение», категорическая неприемлемость любого отклонения «в сторону капитализма». В противном случае суверенитет любой соцстраны мог быть ограничен во имя «интересов мирового социализма, мирового революционного движения»[918].

Эти установки еще раз были изложены в ноябре 1968 г. в речи Л.И. Брежнева на V съезде ПОРП: «КПСС всегда выступала за то, чтобы каждая социалистическая страна определяла конкретные формы своего развития по пути социализма с учетом специфики своих национальных условий. Но… существуют и общие закономерности социалистического строительства, отступление от которых могло бы повести к отступлению от социализма как такового. И когда внутренние и внешние силы, враждебные социализму, пытаются повернуть развитие какой-либо социалистической страны в направлении реставрации капиталистических порядков, когда возникает угроза делу социализма в этой стране, угроза безопасности социалистического содружества в целом — это уже становится не только проблемой народа данной страны, но и общей проблемой, заботой всех социалистических стран»[919].

Таким образом, было провозглашено право Советского Союза и других соцстран, сохраняющих верность «идеалам», вмешиваться во внутренние дела других «братских стран» в случае возникновения «угрозы социализму». Появление таких угроз закономерно считалось реальным — советское руководство признавало наличие «слабых звеньев» в «социалистическом фронте» и возможность реставрации капитализма в какой-либо стране «соцлагеря»[920]. Тем самым был еще и подтвержден идеологический тезис, что европейские соцстраны находятся только лишь в процессе строительства «развитого социализма», так как «окончательной победы» этого строя они еще не достигли (эта победа предполагала принципиальную невозможность восстановления капиталистических порядков).

Западные политологи сделали вывод, что европейские страны — члены Организации Варшавского договора не являются «свободными участниками международных отношений в том смысле, в каком понимаются западноевропейские нации»[921], а находятся в зависимости от СССР. Г.Х. Шахназаров описал эту ситуацию так: «У Брежнева с партнерами по Варшавскому Договору был примерно такой же общественный договор, как с руководителями союзных республик: вы мне гарантируете лояльность, я вам — пребывание у власти. Только здесь вносилась существенная поправка на суверенитет»[922].

Позднее, в 1977 г., положения о единстве «соцлагеря» были введены в новую Конституцию СССР, 30-я статья которой гласила, что Советский Союз является «составной частью мировой системы социализма, социалистического содружества», «развивает и укрепляет дружбу и сотрудничество, товарищескую взаимопомощь со странами социализма». Взаимное осознание принадлежности к «содружеству» и ответственности за его благополучие ожидалось и от других соцстран, основанием для чего было, как указывал болгарский идеолог Н. Ирибаджаков, представление о них не как о «независимых друг от друга автономных островках… а как об органических звеньях» мировой социалистической системы, которая должна развиваться как единое целое[923].

На Западе[924] такое направление советской политики назвали «доктриной Брежнева»