«Золотой век» социализма: Советский союз и мир. 1964-1982 - Фёдор Леонидович Синицын

свою «историческую обреченность»[863]. В 1970-е гг. были повторены тезисы об углублении общего кризиса, росте неустойчивости экономики и обострении социальных противоречий в капстранах[864], «ослаблении мировых позиций империализма», «его неспособности разрешить наболевшие проблемы буржуазного общества». В 1981 г. В.В. Загладин заявил, что «капитализм утратил чувство перспективы» и «со страхом смотрит в будущее»[865].

Ситуацию в капстранах советские идеологи, разумеется, оценивали неблагоприятно, в том числе утверждая, что «экономическое положение Соединенных Штатов резко ухудшилось» (в обоснование чего приводили, например, данные о снижении темпов прироста производительности труда). В 1976 г. советская пропаганда писала, что «в канун своего двухсотлетнего юбилея США вступили в один из самых острых кризисных периодов», который характеризуют «резкое ухудшение жизни, массовые увольнения и безработица». Было указано, что «это только начало, и самые главные потрясения еще впереди»[866]. (Действительно, в 1980–1982 гг. в «капиталистическом мире» разразился экономический кризис, предпосылками которого стали, упрощенно говоря, проблемы процессов глобализации. Этот кризис был преодолен.)

Причиной консолидации сил Запада идеологи вполне обоснованно считали «попытку преодолеть экономические затруднения». Реализацию этой попытки, разумеется, критиковали. Еще в конце 1960-х гг. было объявлено, что создание ОЭСР свидетельствовало «не о сближении и единстве государств капиталистического мира, а о наличии глубоких, непреодолимых противоречий, разобщающих их». Во второй половине 1970-х гг. аналогичным образом заклеймили «Большую семерку», назвав ее орудием США, «новым… инструментом государственно-монополистического воздействия на экономику и стабилизации мирового капиталистического хозяйства». Советские идеологи пророчествовали, что «глубина разногласий между главными центрами… империализма вряд ли позволит получить серьезные результаты на этом пути»[867]. (Тем не менее «Большая семерка» до сих пор остается важным инструментом международных отношений.)

В СССР заявили, что разразившийся в 1970-х гг. кризис «капиталистического мира» как раз и отражают новые западные теории, специально разработанные, чтобы в тяжелых условиях кризиса «примирить» население капстран с «буржуазным строем»: Дж. Гэлбрейта обвинили в усилиях по «стабилизации капитализма», а концепции «реидеологизации» была приписана задача «воинствующей… мобилизации общественного мнения» в пользу капитализма. Теория «постиндустриального общества», по мнению советских идеологов, «защищала империализм, оправдывала его целесообразность», навязывала мысль, «что впереди у капитализма будто бы существует “ясная и определенная перспектива развития”», и поэтому народам стран Запада нужно отказаться от борьбы за социализм. Само «постиндустриальное общество» было объявлено всего лишь «модификацией капитализма»[868], а не кардинально новой эпохой в развитии человечества.

Еще одной целью западной идеологии Э.А. Араб-Оглы считал придание ей «герметического характера» с целью «удержать в плену сознание масс», то есть зажать его в тиски догм, не пустить в него «нежелательные» идеи — особенно те, которые исходили из соцстран. Советские идеологи, таким образом, «сваливали с больной головы на здоровую», так как цензура и отсутствие плюрализма мнений были характерны не для стран Запада, а как раз для СССР. Кроме того, западных ученых обвинили в «оппортунизме» и «приспособленчестве»[869].

Советские идеологи считали, что в «капиталистической» идеологии произошел уклон к иррационализму и мифологизации, вследствие чего она из «ненаучной» стала «антинаучной» (причиной этого считали «исчезновение рациональных доводов в пользу… дальнейшего сохранения» капиталистического строя)[870]. Провозглашение «научности» советской идеологии в СССР рассматривалось как одно из ее главных преимуществ. (В то же время В. Заславский сделал вывод, что мифологизация идеологии происходила, наоборот, в Советском Союзе[871].)

Была развернута острая критика каждой конкретной западной теории. Появление «реидеологизации» связывали с «банкротством пресловутой доктрины “деидеологизации”» (более взвешенным эпитетом было «истощение»), причину чего обоснованно видели в «обострении идеологической борьбы на Западе». Этот процесс вызвал у советских идеологов поток саркастических выводов о «крахе надежд буржуазных социологов на безыдеологическое развитие общества». Э.А. Араб-Оглы писал, что «на Западе вошел в обиход иронический термин “конец конца идеологии”», и «в начале 1970-х годов концепция “деидеологизации” вызывает к себе если не презрительные насмешки, то по меньшей мере ироническое отношение со стороны подавляющего большинства социологов на Западе и солидных органов печати»[872]. Это было не совсем так, ведь, как минимум, авторитетный американский ученый Д. Белл продолжал относиться к этой концепции позитивно.

В то же время одной из причин неприятия «реидеологизации» советскими теоретиками была их уверенность в том, что эта концепция является «дополняющим» вариантом ранее раскритикованной «деидеологизации»: советские теоретики считали, что если вторая «выражает цели антикоммунистической деятельности», то первая — «средства достижения этих целей»[873]. Действительно, связь между этими концепциями была (как минимум, потому, что у них были одни и те же авторы), однако в целом они являлись антагонистическими.

В СССР сделали вывод, что актуальность концепции «деидеологизации» на Западе тоже сохраняется, но только по отношению к соцстранам — «как инструмент идеологической борьбы против социализма» и условие «мирного сосуществования государств с различным социально-экономическим строем»[874]. Таким образом, в курсе капстран на «реидеологизацию» видели «обман»: Запад будет сохранять свои антикоммунистические основы, в то время как «соцлагерь» должен, наоборот, отказаться от своей идеологии, и тем самым лишиться защиты, попасть в уязвимое положение. Такие выводы противоречили реальным установкам концепции «деидеологизации», которая была направлена в первую очередь на страны Запада.

Отрицательное восприятие «нового социализма», разработанного Дж. Гэлбрейтом, было закономерным, так как для СССР само применение термина «социализм» к какой-либо иной социально-экономической системе, кроме установленной в «соцлагере», было недопустимым. Теорию Гэлбрейта порицали за «деидеологизированность», то есть лишение социалистического учения его «революционности». Социализм, согласно советским догмам, мог существовать только в связке с марксистско-ленинской идеологией, как это было в СССР. В концепции «нового социализма» нашли и много других критических недостатков — отказ от установления политической власти пролетариата и ликвидации частной собственности на средства производства, а также опору на «стихийное развитие производительных сил в условиях научно-технического прогресса»[875] (тем самым была раскритиковано еще и «неправильное» с советской точки зрения применение НТР).

Концепция Дж. Гэлбрейта была заклеймена как «антинаучная», «ограниченная рамками буржуазного реформизма» и не имеющая в себе ничего нового. (Отмеченные некоторые «положительные» аспекты воззрений Гэлбрейта — например, что он «призывает терпимо относиться к слову “социализм” и борется за осуществление некоторых объективно прогрессивных реформ»[876] — общего негативного мнения не меняли.)

Кроме того, Дж. Гэлбрейта обвинили в политической ангажированности, а именно в связи с одним из лидеров Демократической партии США Дж. Макговерном, который в 1972 г. выдвигался от нее кандидатом в президенты. В концепции «нового социализма» нашли «низменный мотив» — создание ее специально для «ослабления революционных сил и разоружения передовых организаций рабочего класса и всех трудящихся США»[877].

Жесткой критике советские идеологи подвергли теорию «постиндустрального общества», разработанную Д. Беллом,