«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

ритуалы перехода, в частности инициацию,– например в волшебных сказках[449], а коридор соотносится с встречающейся в такого же рода текстах пещерой – входом в иной мир[450]. При этом мифологическая семантика пещеры соотносится с аналогичными образами в сновидениях, рассматриваемыми с психоаналитической точки зрения[451]. Переживание боли, о которой упоминается в последней строке стихотворения Бродского, характерно для прохождения инициации. Обращение Бродского к мотиву, присущему ритуалам перехода, объясняется не только родством этого мотива с символическим сюжетом романа Достоевского, но и осмыслением поэтом в начале 1960-х годов собственной жизни как перехода от юности к зрелости, как умирания в себе юноши и рождения взрослого мужчины. Так, в стихотворении «Уже три месяца подряд…», созданном в январе 1962 г., он пишет: «– Прошла ли молодость твоя. // Прошла, прошла. Я не волнуюсь» (I; 146). Стихотворение «Вдоль темно-желтых квартир…» отразило сложный комплекс мифологических, литературных и личных мотивов. Стихотворение «Вдоль темно-желтых квартир…» – опыт трактовки автором собственной жизни в мифологическом коде, причудливо соединенном с кодом романа «Преступление и наказание». Бродский создал семантически многомерный и в ряде отношений амбивалентный текст, в котором сплетены мотивы смерти, воскрешения и творчества.

Всякий ли кулик свое болото хвалит? «Кулик» Иосифа Бродского

Подтекст и проблема семантической связности[452]

Стихотворение «Кулик» (1965 (?)), не входившее в авторские сборники Бродского и опубликованное, кажется, лишь однажды после его смерти (I; 163), практически не привлекало внимания исследователей. Между тем это одно из самых интересных и загадочных произведений поэта – семантически затемненное, представляющее собой своеобразный вызов возможным интерпретаторам. Попробуем истолковать его посредством процедуры медленного, или пристального, чтения. Для интерпретации потребуется герменевтический подход – «набрасывание» истолкования и его корректировки по мере движения по пространству текста[453].

Изначальным «предзнанием» о тексте Бродского будут презумпция автобиографической основы стихотворения, высокая мера интертекстуальности и наличие в истолковываемом произведении метаязыковых элементов – черты, в целом характерные для поэтики автора. Так как «Кулик» был, видимо, написан в 1965г. и поскольку в этот год Бродский находился в ссылке (он был освобожден 23 сентября[454]), в стихотворении можно предполагать присутствие темы советской власти, советской системы как тоталитарного насилия. Соответственно, интертекстуальный фон могут составлять различные произведения, посвященные этой же теме.

Первый катрен:

В те времена убивали мух,

ящериц, птиц.

Даже белый лебяжий пух

не нарушал границ.

Здесь в самом начале текста мы сталкиваемся с означающим без означаемого, с вроде бы нулевой референцией: неясно, что подразумевается под выражением те времена. Какие именно это времена? Указательное местоимение те ни к чему не отсылает, так как нет предыдущего высказывания. Текст как бы вырван из своего контекста и изъят из времени, что может сигнализировать об отстраненном авторском взгляде на описываемое и об условности и, видимо, о мифопоэтической природе нарисованной картины (long long ago). Так же на первый взгляд неясно, как связаны между собой первые две строки (об убийстве насекомых, земноводных и пернатых) с упоминанием о *лебяжьем пухе, который не нарушал границ, и непонятно, что это за границы. При этом отсутствие явной семантической связи вступает в конфликт с наличием во втором предложении усилительной частицы даже, являющейся сигналом такой связи. Наконец, непонятно, как лебяжий пух может в принципе пересекать границы – а ведь в стихотворении ненарушение им границ мыслится как ситуация экстраординарная, очевидно обеспечиваемая некими особыми усилиями. Понятое буквально, это высказывание оказывается семантически бессвязным, абсурдным. Вместе первое высказывание (о мухах, ящерицах и птицах) само по себе семантически и грамматически безупречно, второе же (о *белом лебяжьем пухе) – правильно только грамматически. Видимо, и семантика обоих высказываний, и связь между ними будут поняты, только если мы будем исходить из их тропеической природы.

Более явно наличие тропа во втором предложении четверостишия. Лебяжий пух может быть понят как метафора снега. В таком случае смысл высказывания будет таким: ‘даже снег не пересекал границ’ (‘границы на замке’). Не случаен выбор глагола: не нарушал, то есть ‘не совершал противоправных действий наподобие нарушителя государственной границы’. При «набрасывании» этого толкования на предшествующие строки *мухи, *ящерицы, *птицы могут быть интерпретированы как лексемы с общей семой ‘подвижные / способные пересекать границы’. В таком случае получается, что их убивали, чтобы они не могли пересечь границу (бежать либо вторгнуться).

Попробуем определить, не объединяет ли мух, ящериц, птиц какой-то еще один семантический компонент – возможно, основанный не на общеязыковой, словарной семантике этих лексем, а на их метафорическом и/или окказионально-коннотативном значении. Начнем с наиболее простого. В поэзии Бродского одним из инвариантных мотивов являются ассоциации я – птица[455]. Здесь особенно интересен и важен пример из более позднего стихотворения «Осенний крик ястреба» (1975). А. А. Долинин – автор обстоятельного и, пожалуй, лучшего разбора этого текста – не вполне прав, противопоставляя птицу зиме: «…для него [Бродского] ястреб-поэт сам подобен солнцу мира и с его уходом – из страны ли, из родного языка, из жизни?– вокруг воцаряется зима»[456]. Это так, но в стихотворении есть и иной мотив – мотив глубинной связи птицы с холодом и снегом. С ястребом происходит метаморфоза – птица (ее перья) превращаются в снежные «хлопья» (III; 106)[457].

Творчество в поэзии Бродского сложным образом соотнесено и связано с холодом и севером[458]. Как сказано в стихотворении «Север крошит металл, но щадит стекло» (1975–1976): «Холод меня воспитал и вложил перо / в пальцы, чтоб их согреть в горсти» (III; 126). Белый лебяжий пух как метафора снега в «Кулике» ассоциативно включает в текст стихотворения мотив поэта-птицы.

Лебедь в литературной традиции символизирует поэта. В «Лебеде» Державина – переложении оды Горация «К Меценату» (книга II, ода 20) представлено превращение поэта в белоснежную птицу:

Необычайным я пареньем

От тленна мира отделюсь,

С душой бессмертною и пеньем,

Как лебедь, в воздух поднимусь

<…>

Народы «рекут»:

«Вот тот летит, кто строя лиру

Языком сердца говорил»

<…>

И се уж кожа, зрю, перната

Вокруг стан обвивает мой

Пух на груди, спина крылата

Лебяжьей лоснюсь белизной[459].

У Бродского лебяжий пух может быть понят и в буквальном значении: ‘пух лебедей, подстреленных при попытке пересечь границу’. Но одновременно это, по-видимому, метафора облаков. В стихотворении «Облака» (1989) у них акцентировано «беззаконное свойство» нарушать пределы, границы: «вы