Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

от Родзянки возглавления Комитета не для разжигания, но для умиротворения революции. «Мне лично, — говорил Б.А., — самым страшным казалась возможность грабежа винных погребов и складов. Если бы толпа, и так полубезумная, перепилась бы, произошло бы нечто ужасное, полный разгром города, резня». Родзянко долго упирался и согласился только, когда ему сообщили о переходе на сторону восставших Преображенского полка. Причем ошибочно видеть здесь часто высказывавшееся предположение, будто бы Родзянко открыто стал на сторону революции, когда увидел, что у нее имеется военная сила. У Родзянки по-прежнему была лишь одна мысль — об успокоении революции, но, узнав, что революционный дух перенесся в армию, он понял, что если безвластие продолжится, бунт примет такие размеры, что с ним не справиться. И тогда он решился на революционный шаг: образование Комитета Государственной Думы. Согласившись, Родзянко заявил всем присутствующим: «Господа, помните, что вы должны мне обещать полное свое повиновение! В особенности это относится к вам, Александр Федорович!» Керенский ответил: «Что касается до меня, то за себя лично я даю обещание и сдержу его. Но, Михаил Владимирович, что мы будем делать с тем, что сейчас бурлит там», — и Керенский указал в сторону зала, где уже заседал наскоро сформировавшийся Совдеп. Любопытны рассказы Бориса Александровича о настроении делегатов, ездивших к государю. Шульгин был по-настоящему глубоко потрясен и угнетен случившимся, Гучков же, хотя ему, как монархисту, свержение монархии не могло быть приятным, почти сиял: во-первых, он еще надеялся, что жертва государя может остановить революцию, а во-вторых, он так глубоко лично ненавидел государя, что не мог почти скрыть своего удовольствия при виде несчастия врага. О знаменитом «Приказе №1» — этом гнуснейшем произведении Нахамкеса и Соколова, Б.А. рассказывает следующее: все разговоры о том, будто бы Гучков одобрил этот приказ, — сплошное и злонамеренное вранье. Дело обстояло так: в Комитет Государственной Думы явился представитель даже не Совдепа, а только военной комиссии оного, который, показав проект приказа, спросил: «Что вы об этом скажете?» (любопытно, что этот monsieur вовсе не был видным членом левых организаций: это был просто-напросто какой-то рядовой тип из «сознательных»; вообще, помимо Нахамкеса и Соколова, в военной комиссии вообще, в составлении «Приказа №1» в частности, не принимал участия ни один видный социалист. Эту мерзость сочинили «знакомые незнакомцы», в суматохе и попыхах завладевшие настроением толпы. В Комитете Государственной Думы пришли, конечно, в ужас, и Борис Александрович заявил, что подписаться под этим Комитет Государственной Думы не может, хотя и не отрицает необходимости реформы военного быта. Вообще же он просит, чтобы без предварительного сговора с ними ничего не выпускать, касающееся армии. Тип хмуро выслушал, буркнул: «Обойдемся и без вас. Тем лучше!» и исчез. Потом, когда приказ появился, Комитет Государственной Думы пытался его аннулировать, но ничего из этого не вышло. В то время как «Приказ № 1» беспрепятственно был опубликован, распоряжение Комитета о его неподтверждении не было даже напечатано, ввиду отказа наборщиков, вызванного постановлением военной комиссии Совдепа.

_____

Чуть-чуть вместо красного яичка на Пасху не получили Красной армии: большевистскому разъезду удалось проскочить с разведкою до самой линии Ростов—Тихорецкая и повредить путь, так что сообщения не было около двух часов. Разъезд, конечно, чушь: повертелся и исчез, но в Батайске известие о нем вызвало дела прескверные: в этом большевистском гнезде всерьез вообразили «Наша взяла!» и подняли восстание. Так как в данную минуту ростовский гарнизон есть величина, стремящаяся к нулю, то батайское выступление было очень опасно: батайцам, будь у них хоть капля организации, ничего не стоило бы захватить город. Конечно, их бы вышибли, но скандалиссимус и резню они могли бы устроить изрядную. К счастью, в это время случайно через Ростов следовал на запад эшелон Покровского. Бросились к нему. Покровский с обычной лихостью налетел на Батайск и в полчаса привел его в покорность. Значительно слабее было то, что произошло потом: Покровский так же лихо начал производить суд и расправу — вздернул одиннадцать человек, около восьмидесяти отправил в Новороссийск на работы, а баб и подростков, в количестве нескольких десятков, торжественно выпорол на главной площади. В общем, конечно, строгие меры были необходимы, но вот беда: со своею лихостью Покровский повесил не тех, кого следовало. В числе казненных имелось два агента нашей контрразведки, на которых Покровскому донесли (очевидно, тайные большевики) как на «красных». Попытка спасти этих несчастных, предпринятая местным священником, не удалась: разошедшийся Покровский едва не повесил и попа. Сейчас по этому делу наряжено следствие, и вряд ли Виктор Леонидович отвертится от суда, вполне, впрочем, заслуженного.

_____

После Одессы — Крым: все разговоры о том, что будто бы французы укрепили Перекопский перешеек, — оказались bluff[73] — большевики без труда проникли на полуостров, союзники драпанули столь же стремительно, как и из Одессы, наши укрылись за Акманай. Перед уходом англичане взорвали 2/3 нашего флота. Правительство почему-то отвезли прямо в Константинополь; кто говорит, что Деникин не хотел их принять, кто уверяет, что почему-то союзникам были бы неприятны такие свидетели на территории Добрармии.

_____

Наконец первый сеанс — очень удачно, картина пятигорских жертв потрясающа. Публика, наголодавшаяся без зрелищ, валом валит в «Soleil». Завтра хотим начать сеансы в Нахичевани, а на следующей неделе откроем «сезон» теми картинами, что прислал из Юзовки Белокуров. Вообще, мы смогли бы прекрасно развернуться, если бы сейчас не были «обезглавлены». Новый шеф, К.Н.Соколов — самый странный министр в мире; был в своем ведомстве только один раз, а затем уехал в Екатеринодар, где и будет проживать постоянно. Помощник его, Энгельгардт, к нашему художественному отделу не имеет никакого отношения, мы отнесены в ведение второго товарища министра, на пост коего, вероятно, будет назначен проф. Гримм (Эрвин Давидович{261} или Давид Давидович{262} — до сих пор уяснить не могу: все говорят — ректор Петербургского университета, но ведь оба были ректорами), который только что бежал из Крыма и сейчас находится еще в Геленджике. Самое печальное в этих переменах и неурядицах то, что как-то незаметно сошла на нет предполагаемая полная независимость Киноотделения. То, что было главным залогом нашего успеха, — самоокупаемость, — сейчас объявлено «невозможным». И мы должны валить в общую кассу огромные доходы, которые, как видно по первым сеансам, будем получать, и, будучи единственным доходным предприятием Освага, тем не менее, клянчить о каждой копейке, добиваться увеличения очень скупо нам отпускаемых кредитов etc., etc... Но, все-таки, я доволен кино: штат у меня подобрался прекрасный