Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

— делопроизводитель Петров, братья Минервины, обе барышни — так называемые Кино-Катя и Кино-Женя, до мальчика Вани (a devant[74] «циркулятор») включительно — народ работящий и милый. Лодырей только двое — Семенов и горе-футурист Голубев-Багрянородный. Гораздо хуже обстоит дело с «Радугой». Первый номер вышел очень красив, но какой-то пустой, а главное, я никак не могу разобрать, чего хотят от журнала наверху. То ли это должна быть агитационная листовка, только на веленевой бумаге, то ли культурный, художественный журнал?

_____

В наши печальные дни единственное утешение — успехи Колчака: взяты Пермь, Бугульма, Бугуруслан, — войска адмирала подходят к самой Волге, так глупо потерянной из-за глупости с.-ров в прошлом году. Лисовой мне говорил, что не исключена возможность некоторой стратегической кадрили, а именно, что Колчаку удастся выбить красных из Москвы, они, отступая, собьют нас, и получится этакое «changez vos places!»[75] — вместо «Красного Севера» и «Белого Юга» — «Красный Юг» и «Белый Север». Люди предусмотрительные уже начали перебираться к Колчаку. Уехал Семенчуков, уезжает с Гришиным-Алмазовым{263} Лембич.

Рассказы одесских и крымских беженцев

Встретил Н.С.Великатову, которая, при близком рассмотрении, оказалась Наташей Розенберг, той самой черноволосой шалуньей, с которой мы некогда в Одессе детьми вместе учились танцевать у М-me Медведевой. Она едва выбралась из одесской эвакуации, рассказывает ужасы. Никто не ожидал, что французы уйдут, еще за два дня до начала эвакуации их командование уверяло в полной неприступности города — и вдруг! — объявление, что, ввиду перемены правительства во Франции и невозможности кормить город, французы покидают Одессу. Паника, начавшаяся в городе, была неописуема, толпы людей в отчаянье стремились к гавани, на пароходы, где их третировали, как скот, черные сенгалезцы били прикладами рвущуюся к судам толпу, никто ничего не понимал... В городе уже начались грабежи, на окраинах мгновенно образовались ревкомы, еврейская самооборона, организовавшаяся будто бы для предотвращения погрома и насилия, начала нападать на отдельных добровольцев. Н.С. долго и тщетно пыталась добиться посадки на пароход; когда же это не удалось, присоединилась к отряду Тимановского, который вместе с польскими легионерами был, в сущности, брошен французами на произвол судьбы. Отряд начал отступление на Маяки. В дороге, в предместье, его обстреляла еврейская самооборона, которая, при отступлении поляков, обнаглела настолько, что не только попукивала из-за угла, но даже попыталась «начать наступление». К счастью, «гоноровые паны», увидев такую неожиданную отвагу со стороны «пшеклентых жидув», пришли в неистовство, опрокинули самооборону и задали здоровую трепку жидам на улицах, по которым проходили. Дорога до Маяков под проливным дождем, по размякшему чернозему, была ужасна, но самое ужасное ждало в Маяках: сволочи румыны отказались впустить отряды (сначала требовали разоружения, что было в высшей степени странно со стороны «союзников», а затем просто заявили, что не впустят). Положение было аховое: отряды скопились на узкой косе, поливаемые с двух сторон — проливным [дождем] с неба и волнами с моря; каждую минуту могли нагрянуть преследователи-большевики, а возможности обороняться не было. К утру румыны смилостивились и разрешили пустить поляков. К счастью, «гоноровые паны» оказались хорошими товарищами и заявили, что без русских они не пойдут. Это, а вернее, приказ французского военного атташе, подействовало: румыны открыли свою территорию для отступающих: сняли пулеметы, выставленные против бегущих. О причинах падения Одессы, по словам Н.С., общий голос таков: французы продали Одессу большевикам. Фриденберг и окружавшая его жидовская компания через посредство Веры Холодной (которую потом отравили, как неудобную свидетельницу) снюхались с тайным Совдепом и получили огромные суммы из Москвы. Для того, чтобы надуть Ансельма{264}, который был честный солдат, но разумом не быстр и, кроме устава строевой службы, во всех остальных науках и политиках «несведущ и глуп», — Фриденберг сфабриковал подложную телеграмму о падении Клемансо. Не знаю, можно ли верить этим рассказам вполне, но несомненно, что в падении Одессы есть что-то нечистое. Недаром Д'Ансельм сейчас отставлен от командования, а Фриденберг предан суду. /.../

_____

Новая «одесситская» встреча: В.Луи. Ну, этот мальчик не пропадет! Выбрался из Одессы на шхуне, через две недели после занятия ее большевиками, у которых даже послужил малую толику, но не понравилось: «не люблю, — говорит, — когда меня ставят к стенке». Рассказ его о первом свидании с «батькою Григорьевым» уморителен. «Учреждение, в котором я служил, — Ликвидационная комиссия грунтовых путей Румфронта, — послало меня, как самого ловкого арапа, "информироваться" у новой власти, — рассказывал Луи. — Поехал с интересом: любопытно было взглянуть, что это за непобедимая пришла сила, перед которой в панике улепетывала союзная 60000-я соединенная армия с тяжелой артиллерией и танками (ведь как бежали! как драпали!) Приехал на Одессу-Заставу, увидел человек пятьсот оборванцев, сброда такого, что и представить трудно. Батька оказался в вагоне, стоявшем на путях. Пошел туда, встретила меня сестра милосердия, очень мало похожая на того ангела доброты и кротости, каким, в принципе, должна быть "сестрица". Не скрою, что она была в кожаной куртке и высоченных сапогах, на поясе у нее висел револьвер, а в руках она держала нагайку. Голос ее был отнюдь не сладкозвучен, но хрипел явно с большого перепоя. Она провела меня в купе, где сидел ражий детина в туфлях на босу ногу и в расстегнутой рубахе, так что была видна волосатая грудь. Узрев меня, он икнул и осведомился: "Чего тебе?" Я лично не мог припомнить, когда мы сошлись с сим почтенным синьором "на ты", и из благоразумия ответил ему "на вы", объяснив, что являюсь представителем учреждения внепартийного, делающего общегосударственное дело и обладающего крупным имуществом, которое надо охранить. С этими словами я подал батьке длиннейшую опись казенного добра, находящегося на нашем попечении. "Ну, да мне до этих глупостей вообще дела нет! — отрезал Григорьев, — а вот тут у вас (он ткнул пальцем в опись) — две бочки бензина есть. Так пришли!" Этим аудиенция окончилась, и батька вышел на площадку произносить речь своим архаровцам. Должен признаться, я ничего не понял, ибо она состояла из различных, крайне виртуозных вариаций матерной брани. Но доблестное войско, столь устрашившее 60000-ю соединенную армию ген. Д’Ансельма, видимо, прекрасно понимало, что хотел сказать их предводитель, и всецело одобряло его глубокие мысли».

На мой вопрос, правда ли, что французы продали Одессу, Луи выпучил глаза: «Да неужели об этом еще можно спрашивать? Какая другая причина могла заставить 60000 в панике убежать перед толпою всякого сброда, для которого было достаточно роты солдат и одного орудия?» Но вину