Страницы из дневника - Владимир Амфитеатров-Кадашев

— Ах, зачем Костьку не поймали белые! Теперь бы его вздернули, я была бы вдова, — а то так неудобно: замужем за большевиком и развестись с ним, проклятым, не могу! /.../

_____

Новая победа! Блестящей кавалерийской атакой корпус Врангеля расколошматил большевиков под Великокняжеской (сам Врангель, со стеком в руке, скакал на левом фланге). Событие это, по словам авторитетов, крупнее Торговой: это полный разгром всего левого большевистского фланга, открывающий нам путь на Царицын. Успешны наши действия в Донбассе. А в Крыму большевики напрасно пытаются взять Керчь. Не помогла им даже хитро задуманная операция с каменоломнями: они проникли в город неожиданно, из-под земли появившись в самом центре его (выходы из каменоломен в Керчи имеются чуть ли не в каждом дворе), но наши спохватились вовремя и живо ликвидировали безобразие. Жаль только, что все-таки большевикам удалось убить кое-кого из офицеров. В числе других погиб представитель нашего Освага — капитан 2-го ранга Белли. Его убили, очевидно, с заранее обдуманным намерением, ибо во время нападения он не был дома, но убийцы, несомненно, знавшие обстоятельства его жизни, бросились к одной даме, у которой должен был находиться Белли. Даме этой едва не удалось спасти его, уверив убийц, что при первых же выстрелах он выбежал на улицу. Но, к сожалению, Белли, будучи человеком очень храбрым, вместо того, чтобы спокойно сидеть в шкафу, куда его спрятала дама, выскочил из своей засады и с криком: «Вот вам, мерзавцы!» ухлопал одного из красных. Конечно, остальные его убили. /.../

_____

Вчера — великое торжество: освящение первого агио-поезда. Поезд обставлен прекрасно с внешней стороны, но сомневаюсь, чтоб внутренняя соответствовала. Гримм ничего умнее придумать не мог, как этим агио-поездом дать взятку «Вечернему времени», ожесточенно травившему Пропаганду (entre nous soit dit[76], не без оснований): начальником поезда назначен Ксюнин{265}, и сегодня «Вечернее время» сразу сбавило тон. Сам Ксюнин, пожалуй, еще не большая беда: он из сословия de prokhvosti, но умен, хороший организатор, талантливый журналист. Ужасно его окружение: Ведов, Казмин и т.п. арапы. Торжество освящения с молебном и последующим пышным завтраком (с шампанским etc.) мне не понравилось (конечно, sauf salnipauf[77], как всегда на пропагандных веселостях — великолепный). На торжество пожаловал и наш знаменитый министр-невидимка К.Н.Соколов, произнесший за шампанским страстную апологию деятельности нашего министерства. Речь была в высшей степени неубедительна: все упреки Отделу, увы! — слишком часто справедливые, К.Н.изволил объявить «недоброжелательством, злопыхательством» и т.д., — и так восхвалял нас, что можно было подумать, что только Освагу мы сейчас обязаны победою: не конница Врангеля, дескать, главная удаче причина, а наши брошюры и плакаты. Еще хуже была речь Казмина, который, нализавшись, вдруг выскочил, когда его никто не просил, и понес что-то сладко-медовое, гнусное донельзя и малопонятное.

За молебном меня насмешили две вещи. Во-первых, поведение гг. начальства: все стояли идиотами, никто, решительно никто не догадался лба перекрестить, даже когда на панихиде запели «вечную память», опустились на колени не крестясь — замечательное зрелище! Второй смех: включение в торжественный язык службы безобразных неологизмов нашего времени. Когда дьякон возгласил: «Отделу пропаганды при главнокомандующем Вооруженными силами Юга России и агио-поезду сему — многая лета!» — это было ужасно неуклюже и безвкусно.

_____

Сегодня был в большой злости и ругался: и так у нас мало пленки, а дурак Белокуров тратит ее на совершенно непроизводительные вещи; не разнес его только потому, что, одновременно с глупейшим, он снял вещь замечательную: Шкуро в бою. Глупость же заключается в следующем: он снял картину военного суда над двумя комиссарами — русским и китайцем, и комиссаршей. Суд — это еще полбеды, но, увлекшись, Васька запечатлел на пленке и исполнение приговора — повешение китайца и порку комиссара с комиссаршею. Этого, конечно, показывать нельзя, так что только зря пропала сотня, кажется, метров! Зрелище довольно отвратительное: еще смертная казнь производит не такое страшное впечатление: от беззвучного экрана и азиатского хладнокровия казнимого китайца как-то не верится, что это по-настоящему лишают жизни человека. Только волнение офицера, распоряжающегося повешением и все время нервно теребящего какой-то сверток, который он держит в руках, указывает, что тут не инсценировка. Порка комиссара тоже сносна: лежит парень на земле, и его настегивают. Но совершенно невыносимо зрелище порки комиссарши: она, ражая девка, в кожаной куртке и высоких сапогах, бьется в руках казаков, они волнуются, валят на землю, задирают юбки и шпарят нагайками по голой заднице, на которой выступают длинные полосы. Черт знает что! Гримм, сегодня смотревший сие произведение во время посещения отделения генералом Май-Маевским{266}, даже отвернулся от экрана, а потом говорит: «Это черт знает что вы там наснимали!» Что же касается до толстого дяди Мая, то он был, по обычаю, пьян и, кажется, плохо соображал: где? что? и как? К нам он отнесся в высшей степени любезно. Я ему подсунул бумажку с приказом об оставлении у меня в отделении всех служащих офицеров как незаменимых специалистов (сейчас идет весьма строгий просмотр «embusquers»[78]). Посопел, подписал и затем, почтительно приложившись к ручкам всех моих девчонок, пробормотал что-то вроде благодарности «за интересное зрелище» и отбыл восвояси со своим маленьким по росту, но великим по арапству Макаровым{267}.

_____

Радость великая: Харьков пал. Еще утром наш посыльный мальчишка Ваня принес это счастливое известие. Но мы не поверили и шутя стали дразнить мальчишку: «Смотри, как бы с тебя за ложные известия не спустили бы штанцев к голенищам и не всыпали бы сотни две горячих!» Однако оказалось, мальчишка прав. В 12 ч. в окне Освага появилась официальная телеграмма о взятии Харькова. Обедая в «Гротеске», я высказал мысль, что, если бы Осваг был настоящим учреждением, а не собранием шляп, он бы сейчас устроил большую радостную манифестацию. Владимир Ленский, обедавший с нами, мгновенно вдохновился и помчался в министерство организовывать шествие. Я думал, что Гримм и Энгельгардт поколеблются. Но, против ожидания, они оказались на высоте. Дали согласие. Манифестация все-таки не состоялась. Когда явились к П.Г.Семенову за разрешением, тот выпучил глаза: «Вы с ума сошли! Что вы хотите, чтобы к шести часам вечера начался жидовский погром?»

_____

Кому суждено быть повешенным, тот не утонет: это выражение весьма, по-моему, подходит к Федору Баткину. Когда, после падения Одессы, он явился в Ростов, то являл образ сконфуженный, особенно после нелегального доклада в «Гротеске», когда