Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес - Пётр Георгиевич Паламарчук

Явясь в будний день, тогда я впервые узнал, что сельские церкви служат только в субботу-воскресенье и на большие праздники. Наконец, изрядно помаявшись с дорогою и расписанием, отнюдь не в первое посещение, удалось застать церковь отверстой. Был как раз праздник Николы Вешнего, а в храме хранится чтимая по всей округе двухметровая резная фигура святителя шестнадцатого века, которую два раза на году в день его памяти обносят кругом с крестным ходом. Так что подойти со своею докукой к священнику удалось после обедни и долгого молебна где-то после полудня.

Перед тем востроглазая старуха за свечным ящиком, долго изучавшая паспортину, отказалась дать на обряд свой соглас: дескать, кто где живет, пущай там и обретает спасение. Пришлось ссылаться на тот вполне шаткий довод, что родные шесть соток лежат по соседству.

— Дело ваше, — произнесла тетка так, что оно прозвучало «пеняй на себя». А потом записала все данные в особь-тетрадку понятно которого употребления. «Ну уж тут надобно выбирать и отступать некуда: знать, так написано на роду! — подумалось середи отчаяния. — Душа будет все ж поценней института; хотя и его все-таки жалко…»

Крестили грешного раба в холодном летнем храме вдвоем со младенцем Сергием. И в те самые три погружения, на коих уперто стоят староверы — да еще в одних трусах, окуная руки и голову в один чан, поставленный на возвышении, а в другой, на каменном полу, нижние конечности.

Потом, еще не переваривши произошедшего, прогулялся я до обители, превращенной в общежитие для неполноценных подростков; а вышедши вон, добрел до конечной автобуса, угнездившейся подле превращенной в гараж краснокупольной прошлого века церквушки соседнего села.

На следующей остановке, когда под сердцем начали гулять нехорошие подозренья про то, что ладно уж самого, но ведь и ни сном ни духом не ведающих родичей неровен час, а точнее как пить дать, с работы попрут,— внутрь забралась давешняя старостиха. Единственное свободное место как будто нарочно было рядом.

— Кто тебя подучил-то? — по необходимости хоть что-то сказать вопросила она. И тут некий явно не я изнутри подсказал ответить: бабушка… Причем на самом-то деде все было не так.

Хитрость положения состояла еще в том, что по случаю накативших экзаменов и последовавших вакаций возможные последствия нужно было ждать только в следующее время года. Маясь в неведении, через месяц-другой меня потянуло съездить к знаемому широко архимандриту Тавриону, жившему тогда в небольшой пустыньке под городом Елгавой в Латвии. Он провел немалое число лет в заключении, где даже служил подобно первомученикам обедню на собственной груди. Пользуясь игрушечной полусвободой Прибалтики, к нему съезжалось множество ищущего просвещения люда со всей Руси, почему и попасть на беседу оказалось отнюдь не просто.

Явился я туда как раз на летнюю Казанскую, двадцать первого июля по новому летосчислению. Просидевши в общей кучке, которой древнющий как мир схимонах повествовал про то, как ему довелось быть очевидцем зачисления в лик святых преподобного Серафима Саровского в самом начале века, я угодил затем прямиком в весьма скаредное искушение. Но нарочно скажу здесь и про него, ибо в отсутствие соблазна при изобилии чудес вера в них как бы несколько сякнет.

Так вот, тут же какой-то дядька стал вполне сладко клеиться в том самом смысле, который естественному мужику более чем омерзителен. Покуда, едва только начавши соображать про сокровенный смысл безобразия, я каким-то бессознательным способом старался пустить его речи по касательной, вдруг прибежала посланница от батюшки, прямо указала перстом на чело и сказала: «Сейчас иди, ждут».

Поговорил старец, надо признаться, вовсе немного и слушал более, нежели отвечал. А на прощанье сказал: «Коли крестился — чего опасаться?» И еще денег настойчиво предлагал на дорогу; но мне посовестилось их принять. А может, и надо было бы взять на память.

…Теперь, спустя десятилетие, грех был не побеседовать со, слава Богу, все еще служившим здесь тем самым священником, который совершил таинство. Сперва он с сущей горечью рассказал, что состоял когда-то на Москве при кафедральном митрополичьем храме Спаса Преображения на одноименной площади, который взорвал поганый Никита. По роду-племени был карпатороссом — или по их именованию русином. Его родной отец ушел в начале века пешком на греческую святую гору Афон и пропал без вести; пятьдесят лет спустя он прислал сыну письмо с предсмертным благословением.

После кончины супруги и сын его приняв монашество; перенесенное же потрясение открыло ему иные очи. Русского батюшку одолел хитрый недуг: всякое выражение, почитаемое нами образным, он стал воспринимать впрямую. Ну, а какие остались в современном языке сравнения — пояснять нечего. Добро, коли просто мать осрамят, а то ведь такое заворотят, что и она навряд ли б простила.

Но обретенный без спросу дар неожиданно удалил отца Иллариона от пустого общения; он даже поперек своей воли не мог уже воспринимать необязательных речей и потому предпочел жить в скудости, питаться кашей с грибами, запивая их липовым чаем, да читать Богородичный акафист, для чего и удалился собственной доброй волей на тот самый дальний приход в тридцати верстах от Волоколамска. А по окончании служб и треб настоятель брал в руки — скрипку! Ибо ему еще с детства даровано было радование беседовать с Творцом посредством музыки. «Тщета и тщание — слова очень схоже звучащие, — заметил он как-то середи разговора крайне впопад. — А какая, однако, разница между тем, что они означают».

…Говорят, что когда много позже тот монастырь, близ которого он служил, вновь принялись отворять на поглядение заезжим иноземцам, его с их глаз долой сослали еще далее.

32

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ «ЗВЕЗДЫ ПРЕСВЕТЛОЙ», КОТОРАЯ ПОВЕСТВУЕТ О ТОМ, ЧТО ВОЗНОСЯЩИЙ БОГОРОДИЧНУЮ МОЛИТВУ СО ТЩАНИЕМ УДОСТАИВАЕТСЯ ПОЛУЧЕНИЯ ВЕЛИКИХ ДАРОВ ОТ ПРЕЧИСТОЙ ДЕВЫ.

ЧУДО 1. Жил некий человек, украшенный благодеяниями и верно служивший Царице Небесной. Однажды по наваждению диавола расхотел он читать сию молитву, стал гнушаться ею в сердце своем и подумал: «Чем она мне поможет и кто воздаст за повседневное прилежание? Лучше выучу иные слова, дабы приобрести больше пользы». И когда только пришло сие ему на ум, то раздался голос с небес, возглашающий: «Гони прочь, о человече, высокогордое помышление, ибо за такое зломудрие постигает гнев Божий. Что ты нашел неправедного в ее глаголах?» Он же ответствовал: «Я усомнился в них