Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес - Пётр Георгиевич Паламарчук

Восточное православие и католицизм по-разному отразили в своем искусстве христианское понимание света, кратко изображенное в описании Нового Иерусалима Апокалипсисом — «город был чистое золото, подобен чистому стеклу»: Византия создала мозаику с тяжело блистающими золотыми фонами, Запад сочинил витраж, прозрачно-доступный освещению извне.

Являя собою образ пламенеющего блистания славы Божией, золото по преимуществу было также принадлежностью царского достоинства; Царем же царствующих величает Церковь Христа, и недаром волхвы именно золото принесли в дар родившемуся Богомладенцу. Золотая слава отличает и образ Невесты мессианского Царя: «стала Царица одесную Тебя в офирском золото; …одежда Ее шита золотом»,— прозорливо поет псалом 44-й. Чистое золото, продолжает наш богослов, по древнему обычаю не назвавший своего точного имени, способно символизировать еще чистоту девства, которое для византийца было не только духовным светом, но и именно духовным блистанием, или лучше «преблистанием». А потому Богородица на множество ладов воспевается как «ковчег, позлащенный Духом», «всезлатой сосуд», «златоблистательная опочивальня Слова» и прочая.

Притом весьма важным является еще тот символически-наглядный путь, каким золото проходит к конечному блеску через «истязующий» огонь,— что прообразует очищение в горниле испытаний горящего человеческого сердца.

В отличие от живописи, икона изображает не то, что освещено источником света, но сам его источник. И среди светоносных явлений, означаемых золотом, существует своя иерархия. Явление благодатного света передается золотым нимбом вокруг головы святого. Золото в виде растекающихся струй — ассиста — накладывается на одежды Спасителя и все другие предметы, через которые проявляется сила Божия в виде энергий. Наконец, золотой фон обостряет вневременность, внепространственность и в то же время светоносность изображенного. Таково вкратце заключение ученого золотоведца наших времен.

Со временем фон стали заменять настоящими тончайшими пластинками того же металла, покрытого чеканкою, называемыми басмою. Появилась она около двенадцатого века тоже в Византии. Любопытно, как в другом уделе Богоматери — Грузии — схожее стремление соединить плоскость живописи с объемом ваяния получило совершенно обратное отражение: там стали закрывать как раз то, что у нас оставляют единственно открытым — лики и руки.

Став преемницею града Константина, Москва переняла вместе с иконописью и оклад; нигде более в христианском мире он не известен. Развивая же византийский образ храма, Русь создала вскоре и совершенно самородную вещь — знаменитый многоярусный иконостас, служащий единственно достоянием нашей земли.

Ласково-приметливый русский язык нашел для оклада еще одно заместительное слово: поскольку подобное облачение иконы являлось как бы ее одеждой, то его и стали звать наряду со священническими облачениями «ризою». Полное соединение двух понятий происходило на раках святых, когда поверх них полагается драгоценный оклад с изображением облаченного в ризу чудотворца.

Постепенно становясь из тонкой басмы многовесным литьем, оклад начал сам, словно драгоценными ракушками, обрастать разноцветными каменьями — а о священнотаинственных свойствах их известно испокон веку столько, что нечего тут и пересказывать. Вместе с иконописью сопутствовавшее ей прикладное искусство прошло у нас три наивысших взлета: в Киевской Руси, на Москве в семнадцатом веке и у рубежа девятнадцатого с двадцатым столетием.

Но при всем богатстве государства и украшенности лика страны десятками тысяч Божиих храмов (будем дотошными — перед самым обвалом было чуть более восьмидесяти тысяч церквей и часовен, в том числе свыше тысячи монастырей) — чисто золотые оклады скорее всего можно было счесть по пальцам рук одного, от силы трех человек. И один из наиболее выдающихся богомольная держава возложила на свою Казанскую Заступницу.

…Описание убранства иконы, сделанное священником Маловым в 1879 году (в основном по главной описи обители 1853 г.) производит впечатление настолько невероятное, что не один современный искусствовед отказывался ему поверить, пока не убеждался в том, что и вся остальная книга почтенного иерея, посвященная истории монастыря, написана на высоком уровне археографической точности.

Всход к образу, пишет о. Малов, был двухсторонний ильмового дерева (то есть вырезан из вяза). Лампада перед ним висела серебряная позолоченная, у нее было четыре цепи крестами с херувимами. Сама она также состояла из четверых херувимов с четырьмя малыми стаканчиками, а посреди был один большой с надписью: «Приношение от И. И. Алафузова 1870 года». По низу лампады вылит известный тропарь иконе.

Киот с дверцей и внутренняя рама с накладной прорезной каймою и херувимами были серебряные вызолоченные весом почти в четыре килограмма. Над ним помещалась корона с державой и скипетром в серебряном сиянии, вызолоченном и украшенном 317 стразами (искусственными бриллиантами). На короне крест, в котором одна бирюза, один алмаз и два бриллианта. Под ним средний изумруд, осыпанный 12 алмазами. Ниже его запонок, в средине коего большая бирюза, а вокруг 28 бриллиантов и 84 розы (бриллиант, ограненный в виде полушария). По сторонам запонка две звезды с 42 аквамаринами. Под запонком и звездами пять листков из 49 аквамаринов, два цветка из десяти роз, один большой алмаз и два аметиста. В обводе короны 67 аквамаринов. В державе большой аметист, осыпанный 28 аквамаринами, одна бирюза, и в кресте державы три бриллианта. В скипетре: в кресте и под крестом две бирюзы и 15 бриллиантов, в родине (черенке) большой желтый аквамарин, осыпанный 18 мелкими, и один алмаз, осыпанный 8 стразами, в конце 8 бирюз и между ними 14 мелких жемчужин. Под короною протянута нитка из разных камней с двумя по концам листочками, в них 10 аметистов, 3 больших аквамарина и 26 средних с мелкими.

Открывши киот, можно было видеть саму икону в окружении двух окладов. Ниже их, под пеленою, находилось две надписи: одна просто датированная 1739 годом, а вторая, свидетельствовавшая о том, что в 1749-е лето от Рождества Христова полковник Андрей Иоаннович Змеев с супругою Марией Никитишной «из собственного их имения душевного ради своего спасения и вечного поминовения родителей» устроили серебряный вызолоченный оклад весом в 34 фунта (почти 14 килограммов), на позолоту коего пошло также 103 золотых.

По краю оклада в том месте, где вставлялась сама чудотворная икона в доску с чудесами, подпись по нижней части гласила, что риза весом в 2,1 килограмма сделана в 1803 году старанием игумении Софии Волховской «с усердствующими детельми».

Во внешнем окладе находилась вереница изображений чудес, явленных от Казанской иконы. Во внутреннем: вверху Троица, по верхним углам архангелы Гавриил и Михаил, по бокам свв. Гурий, Николай, Варсонофий и преп. Александр Невский, в нижних углах преп. Александр Свирский и Сергий Радонежский, а посреди св. Михаил Малеин. На той же доске ближе к иконе шли двенадцать праздников: Зачатие св. Анны,