Прислушайся к музыке, к звукам, к себе - Мишель Фейбер

Так что я начал покупать оригиналы. О чем вообще поют все эти люди? Я понятия не имел, но исследовать вопрос было интересно. Сотни итальянских исполнителей прогрессивного рока появились и исчезли в течение 1970‐х, зачастую успев выпустить лишь один эксцентричный альбом. Если завязать мне глаза и поставить буквально любую пластинку итальянского прогрессивного рока той эпохи, я узнаю ее с нескольких нот, но едва ли смогу выговорить название песни. Non parlo italiano, уж простите.

Языковой барьер, мешающий мне с должным авторитетом рассуждать о группах, чьи названия я даже не могу произнести, стал, вероятно, одной из причин, по которой англоязычная публика, декларирующая любовь ко всем видам музыки, так редко утруждает себя выходом за пределы англосферы. Нам не хочется демонстрировать наше невежество другим и стыдно ошибаться в именах и названиях, и мы вынуждены признаваться, что вообще не понимаем, о чем эти песни.

Но задумайтесь: с тем же самым препятствием сталкивается венгр, которому любопытно узнать, о чем поет Боуи, или грек, которому нравятся песни Public Enemy. И как они поступают? Они изучают английский – по крайней мере настолько, чтобы с энтузиазмом рассказать о своей находке. Может, у них и не будет глубокого понимания, доступного носителю языка, но уж лучше немного, чем ничего.

Нашей англоязычной империи такое смирение, увы, не свойственно.

°°°

К началу 1980‐х я обладал неплохим представлением о том, что есть хорошего в итальянском роке. Мне казалось, что я охватил все основное и теперь начинаю изучать второстепенное. Я ведь не мог пропустить что-то по-настоящему важное, правда? На волне всеобщего увлечения панком моя любовь к прогрессивному року становилась все менее снисходительной, все более придирчивой. В фаворитах у меня ходил миланский коллектив Area: их музыка была не такой витиеватой, как у других итальянцев. Они играли жестче, экспериментировали смелее. Я проповедовал их учение всем, кто готов был слушать.

И все же одно имя ускользнуло от моего внимания. Франко Баттиато. Он играл не совсем прогрессивный рок, но его также нельзя было отнести к панку или постпанку. Альбомы, которые он записывал в середине 1970‐х, когда я увлеченно исследовал итальянскую музыку, были до того авангардными, что даже если бы мне довелось их услышать, чего не случилось, я, скорее всего, их не оценил бы.

Позднее, когда я всерьез увлекся Einstürzende Neubauten и прочей экспериментальной музыкой, Баттиато вернулся к популярному жанру и записал несколько альбомов, которые я охарактеризовал бы как нью-эйдж, если бы мне довелось их услышать – чего, опять же, не случилось. Ни один представитель моего племени, включая музыкальных журналистов, похвалявшихся всеядностью и энциклопедическими познаниями, не заметил его на радаре.

°°°

1984 год стал для Франко Баттиато кульминацией его международной известности: в этом году он исполнил на «Евровидении» песню I Treni di Tozeur дуэтом с Карлой Бисси (известной в профессиональных кругах как Alice). Об этом событии я тоже не знал. В 1984 году я работал медбратом в Сиднее. У меня не было телевизора, и я совершенно не интересовался поп-музыкой. В тех редких случаях, когда я ходил на концерты, это были мероприятия того сорта, где сидящие на гeроине сорвиголовы колотят палками по подключенной к усилителю скрипке и бросают в зал сырое мясо.

Как бы я отнесся к песне I Treni di Tozeur, если бы услышал ее тогда? Меня, вероятно, оттолкнул бы механизированный бой барабанов, характерный для 1980‐х, и плоский звук клавишных той эпохи. Но я надеюсь, что меня увлекла бы сложность композиции. I Treni di Tozeur, как и многие другие «популярные» песни Баттиато, выстроена не так, как обычно строятся поп-композиции с простым повторяющимся мотивом куплета и припева и, может быть, проигрышем типа средней восьмерки. Она больше похожа на классическое музыкальное произведение. I Treni di Tozeur совершает непредсказуемое путешествие, и если вы готовы к приключениям, можете присоединиться.

Сейчас I Treni di Tozeur наполняет меня радостью каждый раз, когда я ее слышу. Лирическая глубина и элегантность композиции типичны для Баттиато, но очень редки в популярной музыке, не говоря уже о мире «Евровидения». В Италии песня была хитом, и если бы ее ставили на англоязычном радио, могла бы покорить миллионы австралийцев, британцев, канадцев, новозеландцев и американцев. Но ее, конечно же, не ставили. Она ведь итальянская! И к тому же в ней присутствует фрагмент на немецком. Двойной провал!

°°°

Но оставим ненадолго Баттиато с его провалами. Перенесемся в начало 1990‐х. У меня снова появился телевизор, и я регулярно смотрел Rage – еженощное музыкальное шоу, где показывали клипы, которые больше нигде нельзя было увидеть.

Если вы когда-нибудь пытались найти на YouTube необычную музыку, вам почти наверняка попались ролики с характерным логотипом Rage в углу. Немалая часть нашей музыкальной истории написана не BBC и MTV, а этой сиднейской программой, которая в настоящее время представляет собой самый старый музыкальный канал в мире. В первые двадцать лет ее выпускали две дальновидные продюсерки, а ночное вещание означало минимум цензуры и возможность пренебречь строгими критериями, которых приходилось придерживаться в дневном эфире.

Один шаловливый зритель решил проверить собственную теорию о том, что получить ночное эфирное время на Rage может даже собака: он пристегнул камеру к ошейнику собаки своего приятеля и отправил получившееся психоделическое видео (с аккомпанементом из какой-то электронной ерунды) на канал. И вскоре одним очень ранним утром терьер по кличке Форест дебютировал в эфире между клипами N-Trance и Roots Manuva.

Непредвзятость, прославившая собаку, распространилась и на Алена Башунга, знаменитого французского певца, который оставался неизвестным англоязычному миру. К тому времени он выпустил восемь успешных альбомов и завоевал множество наград, при этом называя себя актером. Его клип Madame Rêve попался мне на глаза в два часа ночи, когда я уже собирался на боковую.

Мое первое впечатление было окрашено чувством культурного превосходства, которое внушают всем обитателям англоязычного мира. Башунг сидит на стуле, и первое, что мы видим, – его нога, обутая в ботинок на кубинском каблуке. «Оммаж Битлам!» – подумал я, даже не задумавшись, почему характерная для танцоров фламенко обувь, придуманная испанцами и кубинцами, должна ассоциироваться с The Beatles. Башунг был одет в блестящую куртку, которая напомнила мне Брайана Ферри из раннего периода Roxy Music. Его лицо – знойное, с пухлыми губами – показалось мне улучшенной и более задумчивой версией Сида Вишеса. На самом деле это было лицо парижанина, имеющего бретонские и алжирские корни.

Его исполнение песни Madame