Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

власти демократической по сути (сколько бы ошибок она ни делала)»[459]. Поэтому Чудакова призывала демократов «объединиться на любой – пусть не на самой-самой лучшей! – платформе» хотя бы потому, что их объединяет драгоценное сродство:

Мы непростительно упускаем из рук, не используем редкостно удачную ситуацию: впервые за шесть последних лет (о «советском» времени и не говорим) налицо явное сродство российской власти с демократическими силами, благодаря которым она и укрепилась. Вспомните – ведь мы же, было время, и мечтать о том не мечтали! У лидеров этой власти, прошедших в подавляющем большинстве своем через горнило большевистской партии, – искреннее отвращение к ней и ее методам. Честность, да и личное мужество – тоже не последнее дело в нашей отдельно взятой стране!

Из этого отрывка ясно, что «сродство» демократов с российскими лидерами носило в основном моральный характер, основанный на личных качествах последних – честности и мужестве – и их противостоянии ненавистной коммунистической системе. Для Чудаковой эта близость означала, что российские лидеры воплощали в жизнь дело, отстаиваемое либеральной интеллигенцией, пусть даже и не в полной мере. Она писала: «Это – наши, наша власть, мы по одной с ней земле ступаем, с одного неба льется на нас холодный осенний дождь». Публицист Юрий Карякин, вставший на сторону Чудаковой в дискуссии в МТ, считал, что вопрос о власти уже решен: «Я утверждаю, что нет сейчас проблемы демократии и власти. Вы, демократы, и есть власть. [Обращаясь к Леониду Баткину:] Дорогой Леня, вы власть сейчас, и от вас зависит и Ельцин, и нынешняя власть, и нечего сваливать вину – будущую, настоящую, на кого бы то ни было»[460].

Безоговорочная поддержка либералами российского руководства не только мотивировалась близостью «по сути», но и обосновывалась стратегическими соображениями, а именно необходимостью сохранения единого фронта против «красно-коричневых». Сама эта стратегия основана на определенной трактовке политической борьбы, которая рассматривает ее не как институционализированное противостояние плюрализма интересов и мировоззрений, а как непримиримое столкновение демократических сил и тех, кто якобы стремится к реставрации тоталитаризма[461]. Как утверждал писатель Алесь Адамович, поддерживавший Чудакову в МТ, демократам нет смысла искать независимую позицию, когда демократия – «единственный шанс, который может спасти страну и нас!», подразумевая, что демократия заключается в политической победе демократических лидеров[462]. Учитывая абсолютную необходимость победы в этой борьбе за существование, Чудакова призывала демократическую прессу отказаться от роли критика власти: «Мечталось бы объявить сегодня мораторий на все посторонние эмоции – для пишущих и говорящих на темы нынешней и завтрашней России»[463]. Конечно, она признавала, что такое ограничение свободы слова не соответствует стандартам «западной журналистики», но считала, что оно все-таки оправданно, если учесть, насколько разная там ситуация: на Западе такая критика «почти нейтральна», а в России она опасна, так как может расстроить «замученный народ», который в этом случае потеряет доверие к демократическим силам. «Демократы, – заключает она, – не могут себе позволить встать в гордом отдалении от своего правительства, умывая руки. Россия может не понять».

На МТ выступление Чудаковой было встречено восторженными аплодисментами. Однако ее позиция была воспринята далеко не единодушно. Леонид Баткин и другие представители либеральной интеллигенции тут же выступили с резкой отповедью. Против критики «блуда борьбы» они осудили другой грех – конформизм и покорность перед властью. Китаист Яков Бергер заявляет: «Если говорить о блуде или о грехе, то грех есть и блуд есть. Блуд конформизма, блуд стремления к соитию с любой властью. Это грех – от очень старых времен, к сожалению, не кончается и сегодня»[464]. Либералы, выступавшие за автономию ДР, выдвигали тактические аргументы. Они повторяли то, что многие из них осуждали еще с весны 1991 года и подписания Ново-Огаревского соглашения, а именно: «демократические» лидеры России действуют недемократично. Депутат Юрий Болдырев сказал: «Как только наши оказались у власти, выяснилось, что по методу действия они оказались мало отличны от тех, кого свергли… Та или иная позиция, занимаемая политиками, к сожалению, очень часто связана с элементарным личным интересом». Поэтому представлялось необходимым оказывать понижающее давление на правительство, чтобы оно не поддавалось ни своим эгоистическим наклонностям, ни давлению номенклатуры[465]. Баткин говорит: «Мы будем поддерживать нынешних правителей, если они будут вести правильную политику. Но они не будут ее вести без мощной оппозиции. Без мощной опоры снизу ничего не получится, тем более что сама эта политика должна быть революцией снизу». Оппоненты Чудаковой также выдвигали принципиальные аргументы в пользу автономии ДР. Для Баткина безоговорочная поддержка власти была просто несовместима с призванием интеллигенции: «Простите, вот так интеллигенция устроена… она не может не быть умной, она не может не быть критичной, не может не рефлексировать». Для философа Владимира Библера автономия общества являлась условием возможности демократии: «Если демократия – это есть власть, то демократии нет. Потому что демократия – это и демократическая власть, и демократическая оппозиция, и демократическая пресса, и гражданское общество, по определению не совпадающее и не могущее совпасть с государством».

Аргументы, выдвигаемые участниками этой дискуссии, основаны на различных представлениях о политическом конфликте в демократическом обществе. Чудаковой и сторонникам укрепления реформаторской власти этот конфликт представлялся как бинарное противостояние «красно-коричневых» против тех, кто олицетворяет демократию, поскольку, несмотря на различия во взглядах и более или менее демократическую позицию, их объединяет общая суть, выраженная в определенных личностных качествах, таких как честность, мужество и категорическое неприятие коммунистической системы. В соответствии с рассмотренной в первых главах моральной перспективой либеральной интеллигенции, вопрос о власти представлялся им относительно второстепенным по сравнению с борьбой честных людей с лицемерами и догматиками. Леонид Баткин и сторонники автономии ДР одинаково бескомпромиссно относились и к коммунистической системе, и к своим националистическим и коммунистическим оппонентам, но они рассматривали политические конфликты и мобилизацию населения как необходимые условия институционализации демократии, а не как опасность для ее выживания. Для них демократия основана на автономии общества от власти, а не на власти тех, кто воплощает «суть демократии». Эти дебаты не были уникальными для советского контекста; они перекликаются с фундаментальной борьбой за природу демократии, как подчеркивает историк Джеймс Крапфл в своем анализе революции 1989 года в Чехословакии: борьбой «между деонтологическим императивом демократии и прагматической заботой об эффективном достижении результатов»[466].

В противовес предложению Чудаковой ряд лидеров ДР, в том числе Леонид Баткин, Юрий Буртин и Юрий Афанасьев, осенью 1991 года стремились превратить ДР в автономное демократическое движение и институционализировать механизмы народной мобилизации. В частности, Буртин предложил создать под