Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ

Слава Богу, армия и правоохранительные органы оказались с народом, не раскололись, не позволили перерасти кровавой авантюре в гибельную гражданскую войну, ну а если бы вдруг?.. Нам некого было бы винить, кроме самих себя. Мы «жалостливо» умоляли после августовского путча не «мстить», не «наказывать», не «запрещать», не «закрывать», не «заниматься поисками ведьм». Нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми. Добрыми… К кому? К убийцам? Терпимыми… К чему? К фашизму? И «ведьмы», а вернее – красно-коричневые оборотни, наглея от безнаказанности, оклеивали на глазах милиции стены своими ядовитыми листками, грязно оскорбляя народ, государство, его законных руководителей, сладострастно объясняя, как именно они будут всех нас вешать… Что тут говорить? Хватит говорить… Пора научиться действовать. Эти тупые негодяи уважают только силу… Мы не призываем ни к мести, ни к жестокости, хотя скорбь о новых невинных жертвах и гнев к хладнокровным их палачам переполняет наши (как, наверное, и ваши) сердца. Но… хватит! Мы не можем позволить, чтобы судьба народа, судьба демократии и дальше зависела от воли кучки идеологических пройдох и политических авантюристов. Мы должны на этот раз жестко потребовать от правительства и президента то, что они должны были (вместе с нами) сделать давно, но не сделали[487].

В этом открытом письме отказ от ценностей «терпимости», «доброты» и «великодушия» не означает отказа от моральных принципов. Напротив, он оправдывается главенствующим императивом борьбы со злом, олицетворением которого, по мнению подписавших письмо, являются депутаты парламента, которых они называют «убийцами», «фашистами», «ведьмами» и «оборотнями». Через неделю в «Независимой газете» появилось второе письмо, на этот раз без подписи, но с утверждением, что оно исходит от некоего «собрания демократической общественности Москвы»[488]. В начале этого коллективного письма излагался принцип воплощения демократии в лице Ельцина: «Видя в Вас бесспорного лидера демократических преобразований, уполномоченного народом быть выразителем его воли и высших интересов». По мнению подписантов, такое олицетворение дает им право осуществлять власть над законом. Авторы настаивали на том, что запрет всех «партий, фронтов, объединений и созданных ими пропагандистских органов» должен осуществляться не судебными органами, которые «были и остаются на стороне противников реформ», а президентскими указами, вопреки конституционному порядку. Они также требовали наказать не только «организаторов» и «исполнителей преступного мятежа», но и его «идеологов». Стремление к цензуре так называемых аморальных позиций, давно подспудно присутствующее в либеральной интеллигенции, находит здесь явное выражение: «Памятуя уроки прошлого, мы считаем необходимым возбудить уголовные дела против теоретиков и идеологов коммуно-фашизма, тех, кто на протяжении последних лет взращивал идеи национал-патриотизма, насаждал их в сознании людей, используя для этого трибуны всевозможных съездов, страницы многочисленных национал-патриотических изданий». Конкретно это означает отправку в тюрьму авторов, с которыми либеральная интеллигенция ведет полемику с начала перестройки. Если вспомнить термины, которые мы использовали в главе 3, то в этом письме, по сути, содержится призыв к ограничению плюрализма мнений во имя очищения общественного сознания.

После октябрьских событий 1993 года президент Ельцин фактически сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Воспользовавшись ситуацией, он добился отмены действующей Конституции и роспуска Конституционного суда, но не стал подавлять националистические и коммунистические силы, как рекомендовали авторы двух цитировавшихся выше писем. Более того, Ельцин старался не претендовать на роль железной руки, предпочитая демонстрировать свою верность нравственным идеалам эпохи перестройки. Об этом свидетельствует телевизионная беседа между кинорежиссером Эльдаром Рязановым и Ельциным в ноябре 1993 года. Рязанов, вежливо критикуя президента за то, что тот не объяснил населению свои решения во время октябрьского кризиса, говорил о том, что важнейшим качеством в период абсолютной власти является «открытость», под которой он понимал регулярный, но односторонний контакт лидера с народом. Ельцин нахмурился на этот упрек и предложил ответ, который продемонстрировал его совершенное владение моральными нормами того времени:

А с точки зрения противовеса я здесь могу четко и твердо ответить, что противовесом сейчас является только собственная совесть. Вот противовес. Каждый день выступаешь по телевидению – и все равно можешь остаться внутренне противоречивым, внутренне даже не согласным с тем, что говоришь. А вот собственная совесть – от нее никуда не уйдешь, она будет все время за тобой идти, все время бить тебя по затылку… Поэтому вот собственная совесть, что я не позволю за это время принять какого-либо решения, настолько серьезного, что оно могло бы повлиять на судьбу России[489].

Здесь Ельцин апеллировал к идее, что в политике нужно руководствоваться личной совестью. Как мы видели во второй главе, эта идея является одной из главных движущих сил политического участия либеральной интеллигенции. Однако Ельцин сделал все логические выводы из отрыва этой нравственной проблемы от вопроса о власти: если совесть должна господствовать, то она не нуждается в политических сдержках и противовесах. Демократия – это демократическая совесть у власти. Наиболее очевидным следствием этой максимы являлось то, что у тех, кто не поддерживает Ельцина, не должно было быть совести – вследствие их эгоизма, догматизма или просто глупости.

Некоторые либеральные интеллектуалы резко протестовали против политики президента, которую они называли предательством демократических идеалов[490], но, похоже, большинство либеральной интеллигенции после событий октября 1993 года сохранило лояльность Ельцину хотя бы потому, что он представлял собой необходимое зло в борьбе с красно-коричневой угрозой. Действительно, проведенные в следующем году социологами Алексисом Береловичем и Мишелем Вивьеркой интервью с представителями демократической интеллигенции показали, что большинство из них поддерживали Ельцина, несмотря на то что осуждали его деспотическую позицию[491]. В то же время политолог Стивен Фиш опросил около сотни политиков, называвших себя демократами, и все они заявили, что в декабре 1993 года проголосовали за принятие Конституции, дающей президенту практически безраздельную власть[492].

Конституция была принята, несмотря на недостаточную явку для признания результатов референдума, и действует по сей день. Что касается парламентских выборов, которые проходили в то же время, то они завершились большим протестным голосованием в пользу националистической партии Владимира Жириновского. Для такого либерального интеллектуала, как Юрий Карякин, результаты голосования подтвердили все подозрения об иррациональности народа. Комментируя итоги выборов в прямом телеэфире, он произнес знаменитую фразу: «Россия, одумайся, ты одурела!» После парламентских выборов писатель Фазиль Искандер, приверженец демократии с начала перестройки, заявил:

Я бы даже сказал, что такому народу не нужен парламент, не нужны выборы. Такой народ и его избранники (ведь хорошо известно, что может избрать такой народ) не способны разрабатывать