Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

выполнению обязанностей учительницы» в условиях «строгой дисциплины» (в начале июня 1837 года), а затем она возвращается домой, где ухаживает за их пожилой служанкой Тэбби, которая сломала ногу (29 декабря 1837 г.), и «ищет место горничной», так как «обнаружила у себя талант к уборке, чистке каминов, вытиранию пыли, застиланию кроватей и т. п.» (15 апреля 1839 г.). Гаскелл усиливает этот идеальный женственный образ, цитируя переписку Шарлотты с поэтом-лауреатом Робертом Саути, который написал ей, что «литература не может, да и не должна стать делом жизни для женщины. Чем больше женщина занята выполнением свойственных ей обязанностей, тем меньше у нее времени для сочинительства, даже ради элемента образования или отдыха», – на что Шарлотта ответила: «Я старалась не только тщательно соблюдать все обязанности, предписанные женщине, но и относиться к ним с глубокой заинтересованностью»[20].

Тема женского долга становится наиболее интенсивной в первых главах второго тома: Шарлотта ухаживает за своим престарелым отцом, которому потребовалась операция по удалению катаракты, даже когда она получает письма издателей, отказывающихся публиковать «Учителя», начинает роман, который станет затем «Джейн Эйр», и когда ее брат и сестры Бранвелл, Эмили и Энн заболевают туберкулезом. Гаскелл усиливает тему долга как христианской добродетели в 3‑й главе II тома, цитируя последние стихи Энн, письма Шарлотты к Эллен Насси и рассказ самой Насси о смерти Энн, который начинается так: «Жизнь ее была спокойной, тихой, исполненной веры – такой же, как ее кончина. Невзирая на все трудности на пути, она проявляла благочестие, смелость и силу духа, достойные святой». Насси высмеивали как благочестивую старую деву, которая неправильно понимала Бронте или, по крайней мере, была способна понять лишь одну сторону характера своей подруги и которая хотела в первую очередь опровергнуть часто выдвигаемые обвинения в «неверии в бытие Божие»[21], – и такое мнение о Насси, несомненно, верно. Тем не менее позиция Насси как постоянного корреспондента подруги давала существенные доказательства для отповеди рецензентам, которые ошибочно изображали автора «Джейн Эйр» неженственной и нехристианкой, – отповеди, которую Гаскелл и желала дать. Как писала Гаскелл Джорджу Смиту 19 августа 1856 года, когда в разгаре работы над «Жизнью» планировала «отповедь леди Истлейк», автору худшей рецензии в Quarterly, нанесшей наибольший ущерб личной репутации Бронте, «что бы ни написала мисс Бронте, леди И. не имела права делать такие оскорбительные предположения»[22].

Продвигая свою интерпретацию писательницы, которая в повседневной жизни являет собой «дочь, жену или мать в их тихих и неустанных трудах», Гаскелл также должна была нейтрализовать мнение о том, что Бронте, как и героини ее романов, была чрезмерно и навязчиво озабочена романтической любовью. Гарриет Мартино в свое время в частном порядке упрекала Бронте за эту слабость и повторила (хотя и не столь резко) этот упрек в своем некрологе для Daily News в апреле 1855 года:

Хотя страсть занимает слишком видное место в ее картинах жизни, и женщины имеют право выражать недовольство тем, что она представила Любовь как единственную и главную заботу их жизни, <…> это настоящее благословение для общества, что у нас была писательница, которая осуждала сентиментализм и малодушный эгоизм с той деятельной силой, которая явно видна в произведениях «Каррера Белла»[23].

Гаскелл сводит к минимуму романтический аспект переписки Бронте, вырезая из писем фразы или предложения, которые показывают интерес к ухаживаниям и любви – например: «Мы пишем почти только о любви и браке» из письма от мая 1840‑го, – и опуская анекдоты из общественной жизни, в которых можно усмотреть флирт или эротическую игривость – например, в письме от 3 марта 1841 года, когда Шарлотта спрашивает Эллен, получила ли та валентинку «от нашего симпатичного друга, викария Хауорта», которого она за год до этого назвала «Мисс Селия Амелия». Это прозвище Гаскелл аккуратно опускает, оставляя: «Мистер У. прочел достойную, красноречивую проповедь в духе Высокой церкви о передаче апостольской благодати» (7 апреля 1840 г.).

Конечно, Гаскелл помнила и о чувствах овдовевшего преподобного Артура Николлса, который не доверял дружбе своей жены со священником и не желал публикации биографии. Рассказывая о трех предложениях руки и сердца, которые Шарлотта получила до замужества, Гаскелл намеренно принижает их романтическую значимость, чтобы представить Николлса в роли Иакова, который семь лет добивался Рахили. Первое предложение от брата Эллен, священника Генри Насси, упоминается с небольшой доработкой: «Первое в жизни Шарлотты предложение выйти замуж было спокойно ею отклонено, а замужество отложено на будущее. Оно не входило в ближайшие ее планы, в отличие от благотворного, тяжелого и кропотливого труда». Второе – от преподобного Дэвида Прайса, викария в Колне в Ланкашире, – фигурирует в письме от 4 августа 1839 года в качестве доказательства того, что «Шарлотта, когда чувствовала себя свободной и счастливой в родном доме, была чрезвычайно обаятельна». Третье предложение Бронте получила от Джеймса Тейлора, служащего фирмы Smith & Elder[a]. То, как Гаскелл описывает это событие, должно опровергнуть домыслы о том, что «судя по необыкновенно выразительным описаниям любовной страсти в ее романах, сама она легко поддавалась этому чувству». Гаскелл подкрепляет свою мысль выдержкой из письма Бронте: «…каждый раз, когда он подходит близко и его глаза останавливаются на мне, кровь в моих жилах холодеет» (9 апреля 1851 г.). Не огонь или страсть, как в некрологе Мартино, а лед и холод в «Жизни» Гаскелл.

Кроме того, в «Жизни» не упоминается, что четвертым возможным кандидатом на руку Бронте был Джордж Смит – глава издательства Smith & Elder, к которому Бронте, безусловно, испытывала симпатию. Современные биографы предполагают, что когда связь между писательницей и издателем стала слишком близкой, вмешалась мать Смита[24]. Гаскелл, возможно, могла не заметить этот зарождающийся роман, поскольку Смит не предоставил ей полный доступ к своей личной переписке с Бронте[25]. Но Гаскелл, безусловно, признавала, что Смит и его мать были прототипами для доктора Джона и миссис Бреттон из «Городка», поскольку в письме к Насси она упоминает «очень красивую, похожую на Полли женушку» Смита[a], [26]. Таким образом, преднамеренно или случайно, Гаскелл приуменьшает романтический интерес Смита, чем подтверждает упорно создаваемый ею образ Бронте как женщины, преданной семейным обязанностям, полезной работе и не интересующейся ухаживаниями или браком. Для подтверждения такой интерпретации у Гаскелл были не только письма Насси, но и свидетельство Мэри Тейлор, их общей подруги, в письме из Новой Зеландии:

Она всегда думала о своем долге, имела о нем более возвышенные и ясные понятия,