Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка - Линда Петерсон

заработанные деньги, чтобы купить подарок ко Дню святого Валентина для искалеченного мальчика, помогает его ожесточенной несчастьями матери вести более спокойную жизнь, и ее лицо сияет такой умиротворенностью, что невзрачная героиня кажется тем, кто ее знает, почти красавицей[42]. Мораль («заключительное предложение») истории, нерешительно предлагаемая как нечто, что читатели склонны пропускать, выражает мотивацию автора и ее героини: «У нее есть цель в жизни, и эта цель священна»[43]. Это ощущение «священной цели» оправдывает для Гаскелл ее творчество. Как она написала Элизе Фокс: «Я верю, что каждому из нас предопределена работа… и что в первую очередь мы должны выяснить, зачем мы посланы, сформулировать свое предназначение и понять его»[44]. Как отмечает Алексис Исли, в дальнейшем Гаскелл будет видеть себя в роли реформатора и исследовательницы общества, которая «блуждает по городским ландшафтам, освещает суровую реальность бед рабочего класса» и «описывает свою благотворительную деятельность в Манчестере» друзьям-литераторам[45].

Хотя ее муж Уильям прекратил свои писательские труды[a], за исключением случайных религиозных или гражданских обращений[46], сама Гаскелл продолжила писать для Howitt’s Journal, радикального периодического издания «посвященного людям и их делам», «чтобы способствовать их образованию и самообразованию»[47]. Когда в 1848 году Howitt’s Journal прекратил свое существование, Гаскелл обратилась к жанру производственного романа, опубликовав «Мэри Бартон. Повесть из манчестерской жизни» (1848 г.). Дальше последовали «Руфь» (1853), «Север и Юг» (1854–1855), а также ряд рассказов для Household Words Диккенса – менее радикального, но все же прогрессивного журнала. Образцовая семейность простых героинь Гаскелл в ее литературных дебютах отражает ту модель женского авторства, которую писательница пыталась воплотить в собственной ранней карьере и изобразить в своей биографии Шарлотты Бронте. Гаскелл призналась, что не может соответствовать своему идеалу: «Мои книги настолько лучше, чем я, и мне часто стыдно за то, что я их написала, как будто я лицемерила»[48]. Тем не менее, несмотря на невозможность достичь святой самоотверженности Мэри из «Очерков о бедных» или Либби Марш из «Жизни в Манчестере», Гаскелл, по словам Исли, видела себя как «выдающегося социального реформатора и писательницу»[49]. Как добавляет Ангус Иссон, в первой половине своей карьеры Гаскелл была «столь же озабочена дидактической, сколь и эстетической функцией романа». «Нравственность и чувство прекрасного» тесно переплетены в ее первых произведениях, и ее интересует «успех» «моральный, а не финансовый»[50].

Эта связь морального и эстетического влияет и на представление Гаскелл о Бронте как писательнице, особенно в том, что касается акцента на «долге». Тем не менее Бронте не так легко было встроить в викторианскую модель женского авторства, позиционировавшую литературный труд писательницы как продолжение ее домашней работы. Как признавала Гаскелл, творческие порывы Бронте были связаны с романтическими прецедентами, импульсами для которых служило вдохновение, воображение и гениальность. И это различие между авторскими подходами двух писательниц, каким бы ни было внутреннее сходство, привело к модели «параллельных потоков», которую Гаскелл выдвинула в «Жизни Шарлотты Бронте».

Литературный гений и писательница

Гаскелл вводит модель «параллельных потоков» только во втором томе «Жизни» – с точки, в которой она обращается к успеху Бронте-романистки и к ее литературной карьере. В самом известном отрывке биографии Гаскелл пишет: «…жизнь Шарлотты разделилась на два параллельных потока: жизнь в качестве писателя Каррера Белла и жизнь мисс Бронте»[51]. В первом томе Гаскелл концентрируется на «тихих и неустанных трудах» Шарлотты в кругу семьи, во втором томе она обращается к ответственности талантливой писательницы, которая «не должна уклоняться и от дополнительных обязанностей, которые подразумевает сам факт обладания подобными талантами. Она не должна прятать свой дар под спудом: он предназначен для служения людям». На практике это значит, что Гаскелл концентрируется на литературной жизни Бронте, уменьшая количество цитат из переписки с Эллен Насси (которая продолжалась столь же интенсивно, как и прежде) и выбирая вместо них письма к издателю Бронте Джорджу Смиту, двум членам его фирмы, У. С. Уильямсу и Джеймсу Тейлору, и различным знакомым Бронте литераторам, с которыми та переписывалась после публикации «Джейн Эйр». Говоря концептуально, Гаскелл обращается к размышлению над важным, но спорным понятием «гений».

Конструируя интерпретацию литературной карьеры Бронте, Гаскелл вступает в дискуссию о роли писательницы и ее признании, которая разворачивалась в середине XIX века. В отличие от Мэри Хоувитт и других женщин ее эпохи, Гаскелл не представляет авторство Бронте как продолжение материнских и домашних обязанностей женщины. Для героини Гаскелл дом и работа, жизнь домашняя и профессиональная не переплетены, а разделены: «два параллельных потока»[a]. Также Гаскелл не представляет женский опыт (эротический, супружеский или материнский) как способствующий или обогащающий работу писательницы – как в «Авроре Ли» Элизабет Браунинг, где творческая героиня страстно желает:

…возвышения

Инстинкта художника во мне ценой

Подавления женского. Я забыла,

Что невозможно создать совершенного художника

Из несовершенной женщины [52].

Вместо этого Гаскелл представляет талант Бронте как нечто отличное от ее женственного характера – не как не-женственный или не-женский, а как лишенный пола, нежданный Божий дар. Ссылаясь на новозаветную притчу о талантах, она передает как свое мнение о том, что художественный гений – это дар, так и уверенность в том, что этот дар должен служить цели за пределами личных амбиций. Цитируя письмо Гаскелл к Элизе Фокс:

Я верю, что каждому из нас предопределена работа, <…> и что в первую очередь мы должны выяснить, зачем мы посланы, сформулировать свое предназначение и понять его[53].

Несмотря на то что из текста Гаскелл неявно следует, будто между ней и Бронте существует тайное согласие по целям женского творчества, ее интерпретация литературной жизни Бронте заметно отличается от ее интерпретации собственной. Гаскелл публично рекомендовала молодой жене и матери с литературными амбициями подождать с началом карьеры, пока дети не станут старше.

Когда у меня были маленькие дети, я вряд ли смогла бы писать рассказы, потому что слишком увлеклась бы вымышленными людьми и перестала уделять внимание реальным. И все же каждый писатель должен быть поглощен своими историями, даже если они вымышленные, чтобы заинтересовать читателей.

Хорошая писательница должна вести активную жизнь, полную сочувствия, чтобы ее книги были наполнены силой и жизненной энергией. Если у вас есть писательский талант, то к 40 годам вы сможете написать роман в десять раз лучше, чем сейчас, потому что накопите больше жизненного опыта