Книга чая. С комментариями и иллюстрациями - Какудзо Окакура

(ум. 788), который сумел сделать так, что дзен-буддизм начал оказывать непосредственное влияние на повседневную жизнь Поднебесной. Хякудзё (719–814), ученик Басо, первым основал монастырь дзен и установил ритуалы и правила управления им. В доктринах школы дзен, относящихся к периоду после Басо, представлены размышления философов Янцзы, которые опираются на местный образ мысли в противовес прежнему индусскому идеализму. Но как бы сторонники дзена ни гордились своим особенным учением, как бы они ни пытались убедить нас в его неповторимости, нельзя не заметить поразительного сходства южного дзен-буддизма с учениями Лао-цзы и даосских мыслителей. Уже в «Дао Дэ Цзине» мы находим указания на важность самососредоточенности и необходимость правильного регулирования дыхания – то есть на существенные моменты в практике медитации дзен. Некоторые из лучших комментариев к книге Лао-цзы были написаны учеными дзен.

Нагарджуна (предположительно II–III в. н. э.) – индийский философ, основатель буддийской школы мадхъямаки; в махаяне его почитают как второго Будду. Под негативизмом имеется в виду идея «пустоты», пустотности дхармы, то есть нормы созерцания как самодовлеющего покоя.

Джнан (Джняна, букв. «знание») – йога в адвайта-веданте. Адвайта-веданта настаивает на слиянии Атмана (начала «я») с Брахманом (божественным началом как подлинной реальностью) через признание всего вокруг тобой, «то это ты». Знание, таким образом, отождествляется с признанием истинной реальности, с действием только ввиду этой реальности и созерцанием своего положения тела и вообще своей телесности только как части этого божественного режима жизни.

Шанкара (812–788 до н. э.) – индуистский философ, поэт, реформатор религии, крупнейший вероучитель шиваизма.

Дзен-буддизм, как и даосизм, поклоняется Относительности. Один из уважаемых авторов определяет дзен как искусство чувствовать Полярную звезду на южном небе. К истине можно прийти только через понимание противоположностей. Опять же дзен, как и даосизм, является ярым сторонником индивидуализма. Ничто не реально, кроме того, что касается работы нашего собственного ума. Эно, шестой патриарх, однажды увидел двух монахов, наблюдающих за развевающимся на ветру флагом над пагодой. Один из них сказал: «Это ветер движется», другой возразил: «Это флаг движется»; но Эно объяснил им, что реальное движение – это не движение ветра и не движение флага: движется нечто внутри их собственного разума. Хякудзё гулял по лесу с учеником, когда заяц убежал прочь при их приближении. «Почему заяц бежит от тебя?» – спросил Хякудзё. «Потому что он боится меня», – последовал ответ. «Нет, – возразил мастер, – это потому, что у тебя инстинкт убийцы». Этот диалог напоминает беседу Соши (Чжуан Чжоу), даосиста. Однажды Соши гулял по берегу реки с другом. «Как весело рыбам плавать в воде!» – воскликнул Соши. Его друг сказал ему так: «Ты не рыба; откуда ты знаешь, что рыбам весело?» «Ты не я, – не замедлил с ответом Соши. – Откуда ты знаешь, что я не знаю, что рыбам весело?»

Относительность – так Окакура называет отказ от разделения субъекта и объекта по свойствам, когда ставятся под сомнение и познавательные свойства субъекта, и устойчивые свойства объекта: объект может обладать настроением и другими субъективирующими качествами, а субъект может и должен обретать покой и признание пустотности, то есть чистой открытости, любых своих состояний.

Дзен часто противостоял заповедям ортодоксального буддизма, так же как даосизм противостоял конфуцианству. Дзен видит в словах лишь помеху для мысли в попытке достичь сверхчеловеческого прозрения; вся власть буддийских писаний есть лишь комментарии к личным размышлениям. Последователи дзен стремились к прямому общению с внутренней природой вещей, считая их внешние характеристики лишь препятствиями для ясного восприятия Истины. Именно эта любовь к абстрактному привела к тому, что дзен предпочел черно-белые наброски тщательно раскрашенной, вычурной живописи школы классического буддизма. Пытаясь обнаружить Будду в себе, а не через образы и символику, некоторые из представителей учения дзен даже заняли позицию борцов с традиционными доктринами. Нам известно о том, как Танкавошо разрубил деревянную статую Будды, чтобы развести огонь в ненастный день. «Какое кощунство!» – сказал охваченный ужасом прохожий. «Я хочу достать шафи из пепла», – спокойно возражает последователь дзен. «Но тебе, конечно, не получить шафи из этой статуи!» – последовал гневный ответ, на который Танка возразил: «Если я не могу получить шафи отсюда, то это точно не Будда, и я не совершаю никакого кощунства». Затем он отвернулся, чтобы погреться над разведенным огнем.

Анекдот о Танкавошо и добыче шафи (драгоценностей), вероятно, составляет устное предание, известное автору. Сходных примеров иконоборчества найти не удалось, и сам анекдот кажется несколько циничным для традиции дзен.

Особым вкладом дзен в восточную мысль было признание мирского, светского равноценным духовному. Его приверженцы утверждали, что в великой связи вещей не существует различия между малым и великим, и атом обладает равными возможностями с Вселенной. Ищущий совершенства должен найти отражение внутреннего света в своей собственной жизни. В этом отношении организация монастыря дзен и распорядок жизни в нем приобретали большое значение. Каждому члену общины, за исключением настоятеля, поручалась своя, особая, работа по уходу за монастырем, и, как ни странно, у новичков были более легкие обязанности, в то время как наиболее уважаемые и известные монахи выполняли самую утомительную и черную работу. Такое распределение заданий являлось составной частью дисциплины дзен, и каждое малейшее действие надлежало выполнять абсолютно идеально. Таким образом, во время прополки сада, чистки репы или подачи чая возникало множество серьезных бесед. Все идеалы чаизма являются результатом дзен-учения о величии в самых незначительных моментах жизни. Даосизм заложил основы эстетических идеалов, а дзен-буддизм вдохнул в них жизнь.

IV. Чайная комната

Европейским архитекторам, воспитанным на традициях возведения сооружений из камня и кирпича, наш японский метод строительства из дерева и бамбука едва ли покажется достойным того, чтобы причислить его к архитектуре. Только совсем недавно один компетентный исследователь западной архитектуры обратил внимание на совершенство наших величественных храмов и отдал ему должное. Но если так обстоит дело с нашей классической архитектурой, то мы вряд ли можем ожидать, что чужестранец оценит тонкую красоту чайной комнаты: ее принципы строительства и украшения полностью отличаются от западных.

Чайная комната (сукия) [или тясицу, или чашицу] не претендует на то, чтобы быть чем-то иным, кроме как просто домиком – соломенной хижиной, как мы его называем. Первоначальные иероглифы для слова «сукия» означают «обитель фантазии». В последнее время мастера чайной церемонии начали использовать различные китайские иероглифы в соответствии с собственными представлениями о чайной комнате, и слово «сукия» получило значение «обитель пустоты» или «обитель несимметричного». Обителью фантазии чайную комнату называют потому, что это – недолговечное сооружение, построенное для того, чтобы приютить