Дочь самурая - Эцу Инагаки Сугимото

к Дарума-сама относятся без должного уважения, но с большой теплотой, и когда мы с Мацуо шли домой с того вечера, меня обуревали двойственные чувства. Наконец у железных ворот я глубоко вздохнула — преданную душу мою щемило смешное желание заступиться за Дарума-сама — и, к удивлению Мацуо, призналась: «Жаль, что ни ты, ни я не выиграли этот утешительный приз!»

Снег обычно у нас лежал считаные дни, не дольше, но матушка со смехом объявила, что американские боги погоды, видимо, приготовили для меня особую зиму, дабы я не скучала по дому. Во всяком случае, снег валил не переставая, и в окрестностях стали показываться санки — лёгкие повозки со смеющимися дамами в мехах и ярких развевающихся шарфах. Точно сцена из спектакля. Не то что у нас в Этиго, где мужчины в соломенных сапогах тянут по высоким сугробам тяжёлые сани — их мастерили для трудов, не для развлечений — и ритмично напевают «Эн — яра-я! Эн — яра-я!». Я скучала по чистоте безоблачных небес Этиго, по заснеженным склонам гор, ведь в Америке через считаные дни угольный дым украл свежесть и белизну нашего снега — правда, радости детям не испортил. На каждой лужайке стояли Дарума-сама, улицы заполонили мальчишки, играющие в снежки. Как-то раз из окна я увидела задорную снежную битву: горстка мальчишек осаждала своих героически оборонявшихся товарищей, те спрятались за двумя бочками и доской с наваленным под неё снегом. Когда нападающие объявили перемирие и побежали за подкреплением, я подняла окно и громко зааплодировала.

Мальчишки веселились, я же, глядя на грязные их следы на снегу и закопчённые снежки, вспоминала рассказы Иси о снежных боях, которые некогда, в первые годы жизни матушки в Нагаоке, устраивали во дворе старого особняка. В ту пору жизнь в домах даймё даже маленьких городков при замках строилась на обычаях, принятых при дворе сёгуна, и также отличалась праздной роскошью, пусть и в меньшей степени.

Если зима запаздывала — а время от времени такое случалось, — первый снег бывал лёгкий, сухой. Наутро после первого снегопада Этиго заливало холодное солнце, белая земля сверкала, мужчины откладывали мечи и, аккуратно подвернув хакама, выбегали в просторный открытый двор. Вскоре к ним присоединялись женщины, подвязав нарядные шлейфы и перехватив шнурками длинные яркие рукава. Все разувались — ни гэта, ни даже сандалий, ведь это нарушит девственную белизну снега, — и в одних белых носках-таби, без головных уборов (только шпильки звенели в причёсках!) затевали снежный бой. Смеялись, носились, играли, снежки летали по воздуху, попадали в цель, там и сям мелькали яркие рукава и чёрные волосы, припорошённые снегом. Наши старые служанки часто рассказывали мне об этих весёлых деньках, а Баая[65], самая древняя из них, лишь покачивала головой и вздыхала, поскольку бедная Эцубо не знает такого веселья, разве что взбирается на уличные сугробы да, обув соломенные сапожки, по дороге в школу и из школы бегает с сестрою взапуски.

Дети наших американских соседей не бегали взапуски в сапожках, зато катались с горок. Местность у нас была холмистая, и едва ли не каждая лужайка имела уклон, но снега было немного, и никто не хотел, чтобы ему примяли или вырвали с корнем траву. Тротуары, конечно же, чистили, а кататься по проезжей части запрещалось. Старшие мальчики отыскали несколько длинных горок и никого туда не пускали, так что детям помладше оставалось только стоять и ждать, пока чей-нибудь старший брат или добрый приятель не сжалится и не прокатит.

Как-то раз я увидела возле наших железных ворот стайку деток — четыре девочки, может быть, пять — с двумя красными санками; девочки с тоской глядели на нашу длинную покатую лужайку.

— Если их пустить, полозья оставят коричневые следы на лужайке, и это испортит всю красоту, — сказала я матушке.

— Дело не в красоте, Эцу, — ответила матушка, — траву их санки, возможно, и не повредят, но кататься тут слишком опасно. Им придётся пересекать две гравийные дорожки, в конце лужайки — крутой обрыв, а снизу каменная стена. Правда, не слишком высокая, и санки могут перескочить через неё и упасть вниз, на дорогу, а это четыре фута. Я опасаюсь так рисковать.

В тот день, направляясь с матушкой на встречу дамского клуба, мы проходили мимо дома доктора Миллера. Лужайка у него была маленькая, но одна из самых красивых и ухоженных в городке. Ровный и довольно крутой уклон начинался у самой дороги и заканчивался плоской площадкой. Там собралась по меньшей мере дюжина детей, в том числе и те грустные девочки с красными санками, которых я видела утром. На склоне уже виднелись длинные плавные следы от полозьев, и то и дело сани летели вниз с приникшей к ним визжащей, кричащей детворой. А чуть поодаль румяные, красноносые, запыхавшиеся дети тянули сани вверх по склону и что-то кричали — без всякой причины, просто потому, что им весело как никогда.

День за днём, пока снег не сошёл, на склоне собиралась детвора, и у каждого ребёнка, скатившегося с ровной горки, и у каждого, кто с трудом поднимался обратно, глаза смеялись, сердце ликовало, а в душе зарождалось бескорыстие, доброта и благочестие: всё это посеял добрый поступок человека, сумевшего понять детей.

Мой отец сделал бы так же. И впоследствии всякий раз при встрече с доктором Миллером — даже случайной, на улице, — я всматривалась в его приятное, серьёзное и умное лицо и видела душу моего отца. То есть, конечно, не видела, но ощущала — и знала, что однажды две эти прекрасные души встретятся по ту сторону реки Сандзу[66] и обязательно станут друзьями.

Январь подарил нам с Мацуо собственный тихий праздник. В предшествующие недели письма из Японии приходили всё чаще, почтальон то и дело приносил нам бандероли, завёрнутые в вощанку, с овальной печатью дома дядюшки Отани или с большой квадратной печатью Инагаки.

В одной из таких бандеролей обнаружился тонкий пояс из мягкого белого хлопка с красными кончиками и два поздравительных символа — белый и красный аистёнок из рисового теста.

То были подарки матушки на «торжество пяти месяцев», особый праздник, который устраивают будущие родители. Моя любящая, внимательная, далёкая мама! Слёзы навернулись мне на глаза, когда я объясняла, в чём суть этого праздника, моей американской матушке — та, всей душой проникшись священной церемонией, спросила меня, какие приготовления требуются по японским обычаям.

На этом торжестве, кроме мужа и жены, присутствуют только женщины из обоих семейств. Будущий отец садится рядом с