«Балканский фронт» холодной войны: СССР и югославско-албанские отношения. 1945-1968 гг. - Александр Животич

воодушевлением воспринят врагами социализма, а с другой — ясно свидетельствует о гегемонистских намерениях СССР. Большое значение имел и призыв ко всем гражданам Югославии быть готовыми к защите страны[706]. Одновременно принимались необходимые меры по повышению обороноспособности, опиравшиеся на доктрину всенародной войны и общего сопротивления потенциальному агрессору[707]. Под предлогом учений были приведены в боевую готовность некоторые части сухопутных сил и ПВО (ракетные части и истребительная авиация)[708].

Осуждение военной интервенции, солидарность с чехословацким руководством и требование срочного вывода войск ОВД из Чехословакии — таково содержание официального югославского письма, которое 22 августа в Белграде было вручено дипломатическим представителям всех пяти государств — участников Варшавского пакта, совершивших вторжение в Чехословакию. Аналогичное заявление прозвучало и на заседании Совета Безопасности ООН, созванном в связи с событиями в Чехословакии[709]. Позиция СФРЮ вызвала в СССР волну негодования. 30 августа И. Броз лично выслушал обвинения, которые ему озвучил посол СССР в СФРЮ И. А. Бенедиктов[710]. Резкую тональность заявлений советской стороны югославы восприняли как сигнал к усилению подготовки к обороне.

Географическая открытость по отношению к сопредельным государствам — участникам ОВД — обусловила уязвимость положения Югославии. Растянутая граница с Венгрией и Румынией в Паннонии, неблагоприятные условия для ведения военных действий вдоль границы с Болгарией, протянувшейся от Джердапа до Дойрана, и ланшафтно неудобная в стратегическом отношении приграничная зона на албанском направлении, недостаточная оперативная глубина собственной государственной территории, легкая проходимость северных и западных областей, открытых для стремительных бросков моторизованных частей, незащищенность окрестностей урбанизированных центров, которые могли бы стать легкой добычей тактического или оперативного десанта, открытость значительной части адриатического побережья для высадки и дальнейшего продвижения крупных сил по направлениям, ведущим вглубь страны, — все перечисленное вызывало озабоченность у югославского государственного и военного руководства[711].

Военно-техническая зависимость от СССР, нехватка современного противотанкового оружия и систем ПВО, истребительная авиация, представлявшая собой сочетание немногочисленных современных советских истребителей типа МИГ–21 и уже устаревших американских самолетов, недостаточные запасы продовольствия, топлива и боеприпасов, неудовлетворительное техническое состояние вооружений и снаряжения, относившихся к технологическому поколению конца Второй мировой войны — первых послевоенных лет и полученных в рамках советской, а затем и западной военной помощи, а также опасения в связи с состоянием автодорог и железнодорожных путей — все это отягощало ситуацию, в которой оказалась Югославия[712]. А если к этому добавить тяжелое материальное положение и снизившийся уровень жизни кадровых служащих ЮНА, пострадавших от ужесточения финансовой политики после 1965 г., то картина югославского оборонительного потенциала станет еще мрачней. При этом кадровая структура самой ЮНА была серьезно нарушена вследствие как неизбежной смены поколений, так и различных политических и национальных комбинаций как результата все более и более проявлявшегося внутреннего кризиса югославского государства, усиления политических течений, способствовавших децентрализации, введения принципа «национальных ключей» в ходе продвижения по кадровой лестнице и влияния республик на кадровую политику в вооруженных силах страны, а также произвольных действий по увольнению на пенсию и демобилизации. Сказанное, в первую очередь, относилось к генералитету, неспособному соответствовать вызовам сложившейся ситуации вопреки ожиданиям партийных и правительственных кругов. Неудивительно, ведь профессиональные качества высшего командного состава были всерьез подорваны национальными и региональными противоречиями[713]. Из этого складывалась «югославская действительность», которую характеризовала, с одной стороны, всеобщая убежденность в верности приверженности отстаиваемым позициям, а с другой — страх перед возможной эскалацией противоречий и советским военным вторжением.

Албания, южный сосед Югославии, тоже оказалась в деликатном дипломатическом положении. Формально оставаясь членом ОВД, она после произошедшего в 1961 г. конфликта с СССР последовательно дистанцировалась от этого военного союза и не участвовала в интервенции в Чехословакию. Напуганные тем, как внутри восточного блока расправились с чехословацким «диссидентством», албанские руководители также стремились сохранить самостоятельность, хотя отстаивали они отнюдь не либеральные, а сугубо сталинистские позиции. Страх в связи с вероятным советским вторжением подпитывался убежденностью в том, что Советы особенно заинтересованы в Албании и ее побережье, которое в ситуации эскалации холодной войны могло послужить военно-морской базой — значимым элементом присутствия советских сил в регионе. Основанием для подобных рассуждений албанских правящих кругов служил имевший место ранее советско-албанский конфликт в связи с советской военно-морской базой во Влёре[714].

В знак протеста против советской интервенции в Чехословакию 5 сентября 1968 г. Тирана формально заявила о намерении выйти из Варшавского пакта. Таким образом Албания пыталась устранить опасность, когда ее членство в военном союзе могло быть использовано как предлог для советского вмешательства во внутренние дела НРА[715]. Придя к этому решению, албанское правительство 9 сентября 1968 г. незамедлительно полуофициальным путем уведомило Белград как о выходе из Варшавского пакта, так и о намерении поддержать Югославию, если та подвергнется советской военной интервенции[716]. Проведя необходимые консультации, югославское руководство посредством того же канала связи ответило албанскому правительству, что «ценит независимость и суверенитет Народной республики Албания»[717]. Совершенно ясно, что албанские власти стремились, не прибегая к официальным и формальным способам, добиться нормализации отношений с Югославией. И даже более того — предложить своему некогда ближайшему партнеру новый союз на случай общей военной угрозы. Наученная, очевидно, прежним горьким опытом, югославская сторона колебалась и лишь повторяла неизменный тезис и основополагающий постулат своего внешнеполитического курса в отношении Албании: во имя сохранения стабильности на Балканах надлежит сохранить независимость и самостоятельность в ее международно признанных границах.

12 сентября 1968 г. председатель правительства НРА Мехмед Шеху, выступая на VI сессии Народного собрания, посвященной формализации решения о выходе страны из Варшавского договора, заявил, что Советский Союз превратил эту организацию в средство порабощения остальных социалистических народов[718]. До сих пор неясно, почему албанское руководство в момент советского вторжения в Чехословакию решило окончательно порвать с ОВД. Доступные источники не позволяют дать однозначный ответ: имел ли ключевое значение один лишь страх перед возможной военной угрозой или главную роль сыграло предложение китайского руководства — в то время идеологического, политического, военного и экономического патрона и покровителя Албании. Хотя в Средиземном море находилась мощная группировка советских военноморских сил, их расположение, численность и направление движения ясно свидетельствуют о том, что советское военное вторжение в Албанию в то время не планировалось[719].

Остается загадкой, в какой мере албанское руководство было в курсе намерений СССР и насколько на практике руководствовалось китайской информацией и рекомендациями. По мнению российского историка М. Ю. Прозуменщикова, НРА по предложению Пекина вышла из Варшавского договора (хотя ее членство в нем к этому моменту уже восемь лет было сугубо формальным), чтобы иметь повод для осуществления очередной